Внимательно выслушав Бориса, майор зло прищурился:
– Говоришь, смыть кровью свою вину? Ишь ты! А у нас, по-твоему, дело мирное, бескровное?
– Нет, – начал было Малявкин, – так я не думаю, но…
– Лучше помолчи, – нахмурился Скворецкий, – не перебивай! И у нас – кровь. Большая кровь. Каждый день гибнут люди, советские люди, гибнут чекисты в борьбе с невидимым, тайным врагом. И враг этот, действующий в одиночку в нашем тылу, зачастую опаснее целых дивизий. Не обезвредь его вовремя, и потери могут быть неисчислимы.
– Да я понимаю, – неуверенно сказал Малявкин. – Все понимаю, просто мне казалось…
– Ничего ты не понимаешь! – резко оборвал Кирилл Петрович. – Ему, видите ли, казалось… Нет, голубчик, ты еще не понял, что сведения, похищенные шпионом, диверсия, совершенная вражеским агентом, стоят зачастую жизни тысячам наших воинов, тысячам тружеников в тылу. Тысячам! Ты это можешь понять? Могут быть провалены планы нашего наступления на фронте, могут остановиться фабрики, заводы… А убийства советских людей? Э, да что говорить… – Он с горечью махнул рукой. – Нет, дело наше – благородное, необходимое, но – тяжкое. Ох, какое тяжкое! В темноте, в тайне, во мраке. Иначе врага, действующего исподтишка, под личиной, на невидимом фронте, не разоблачишь, не обезвредишь. Вот что пойми, дорогой ты мой…
– Кирилл Петрович, товарищ майор! – взмолился Малявкин. – Все я понимаю. Я же о другом. Мое-то, какое мое место в вашей работе, в борьбе? Сижу сложа руки, ничего не делаю, вот что меня мучает.
– А твоя задача до поры до времени как раз в том и состояла, чтобы сидеть сложа руки, – возразил майор. – Пойми, ты сейчас в фокусе внимания абвера, разведка врага делает на тебя ставку, с твоей помощью намерена вести против нас свою смертную игру, и, пока все ходы врага в этой игре не разгаданы, пока враг до конца не раскрыт, твое место здесь, у Костюковых. Понял? А уж тут, бывает, и без дела приходится порой посидеть. Только безделье это – кажущееся. Оно – составная часть игры: кто кого… Малейший просчет, и гибель может оказаться неминуемой. Твоя гибель – и провал всего дела. Так что горячку пороть нечего.
На протяжении нескольких дней после этого разговора Малявкин чувствовал себя поспокойнее, но потом прежние сомнения охватили его с новой силой. И опять он казнился, не спал ночами. Тут-то и появился Менатян. Он пришел под вечер, когда мать и дочь Костюковы были еще на фабрике и Борис сидел дома в полном одиночестве. Менатян тихо, условленным еще с Осетровым стуком, постучал в дверь и, когда Борис открыл, назвал пароль.
Малявкин, хотя и ждал этого визита, на мгновение замешкался, но тут же произнес отзыв. Менатян, посматривая на Малявкина исподлобья, представился:
– Геворкян.
– Задворный, – отозвался Борис и широко распахнул дверь. – Проходите. Я уж заждался.
В отличие от Осетрова, Геворкян-Менатян держал себя сухо, ни в какие посторонние разговоры не пускался. Сразу же он учинил Малявкину форменный допрос: что? Как? Где? Что Малявкин делает? Как существует? Где рация? В порядке ли? Рация – вот что больше всего интересовало и этого представителя абвера.
Борис отвечал зло, с раздражением. Опять, как и Осетрову, он повторял, что положение его не из легких, что оставаться ему все в одной и той же роли делается с каждым днем труднее и труднее.
– Не понимаю, – взволнованно говорил Борис, – до вас приезжали: расспросы, допросы. Теперь – вы. А мне-то каково?
– Да ты что! – не выдержал Менатян. – Знал ведь, на что идешь. Не на пикник сюда приехал, не на увеселительную прогулку. И потом, что значит: до меня приезжали? Кто? Зачем мне об этом рассказываешь?
Малявкин решил, что, пожалуй, сболтнул лишнее: может, этому Геворкяну и не следовало говорить про Осетрова, кто их знает?
– Да нет, – сказал он, – это я так, к слову. Просто мне надоели расспросы, и я хочу знать толком, ради какого дьявола здесь торчу, рискуя собственной шкурой и ничего не делая?
– Торчишь? – злобно прищурился Менатян. – А я-то, я тут при чем? Ко мне какие претензии? Тоже нашелся критик. Вот встретишься с шефом, ему и выкладывай. Только заранее скажу: добра от такого разговора не жди.
– С шефом? – сразу насторожился Малявкин. – Мне ни о каком шефе ничего не известно.
– Узнаешь. Всему свое время.
«Расспросить? – подумал Борис. – Выяснить, что еще за „шеф“? Вот было бы ладно! Но… нельзя. Расспрашивать нельзя. Еще спугнешь…» Он глубоко, прерывисто вздохнул и промолчал.
Менатян, не спускавший с Малявкина изучающего взгляда, чуть приметно усмехнулся:
– Что, хочется знать, когда увидишь шефа? Чего не спрашиваешь?
– Жду, когда сам скажешь, – отрезал Борис. Он, как и Геворкян, перешел на «ты». – Спрашивать? Нет. Мне основательно вбили в голову еще перед поездкой сюда, что задавать лишние вопросы не следует. Уж что-что, а это я усвоил. Основательно.
– Вижу, что усвоил, – уже откровенно улыбнулся Менатян. – Хорошо усвоил. Одобряю. Вернемся, однако, к рации. Нужна связь с центром. И – поскорее. Ты говорил, рация в порядке, в лесочке под Москвой. Одного я не понял: она у тебя только укрыта в этом лесочке или ты оттуда и работаешь?
– Что я, идиот – из одной точки работать? – окрысился Малявкин. – Или ты сам не понимаешь? Только попробуй – мигом запеленгуют. Нет, там я только прячу рацию, а работаю в разных местах. Вокруг леса, людей теперь мало – война. Есть где пристроиться.
Менатян с минуту подумал, потом решил:
– Тогда так: встретимся завтра, и ты мне все покажешь. Только в котором часу? Где?
Борис пытался было возражать: совсем незачем им расхаживать по Москве вместе, вдвоем. И отправляться вдвоем к месту захоронения рации не имеет смысла, излишний риск.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105