Тащат? Вы хотите сказать, что в отношении вас была допущена грубость?
– Фу, как вы прямолинейны! Почему грубость? Я выразилась фигурально. Но, сказать по совести, ничего не понимаю.
– Бросьте, Ева Евгеньевна, все вы отлично понимаете, и чем скорее мы найдем общий язык, тем для вас же, только для вас, будет лучше.
– Общий язык? – Варламова скептически усмехнулась и потянулась за новой папиросой. – Интересно, что вы под этим подразумеваете?
– Довольно! – Скворецкий хлопнул ладонью по столу. – Прекратите ломать комедию. Вы не в гостях, и у нас не приятельская беседа. Перед вами представитель следственных органов, так потрудитесь ясно и определенно отвечать на поставленные перед вами вопросы.
Ева Евгеньевна нисколько не смутилась, ничуть не растерялась. Она даже не изменила своей небрежной позы: все так же лениво курила, мечтательно наблюдая за тянувшимися к потолку завитками дыма. Снова усмехнулась и перевела взгляд на майора:
– Отвечать на вопросы? Извольте. Но пока вы мне поставили один-единственный вопрос: понимаю ли я, почему меня задержали. Я ответила: не по-ни-ма-ю. К чему же возмущаться, стучать кулаками по столу? – В голосе ее слышалась издевка.
Кирилл Петрович сдержался. Он облокотился на стол, чуть прикрыл глаза ладонью. «Да, – думал он, – штучка. Твердый орешек. Но что она все-таки знает? Как основательно запуталась во вражеских делах Гитаева, насколько далеко зашла? Кое-что мы знаем, кое о чем можем догадаться, но… В общем, задача не из легких».
– Отлично, – возобновил майор допрос. – Не хотите миром, не надо. Сами пожалеете. Но раз вы избрали такой путь, я буду ставить конкретные вопросы. Потрудитесь сообщить все, что вам известно о Гитаеве, старшем лейтенанте Советской Армии – таким он у вас появлялся, – Матвее Александровиче Гитаеве. И о Борисе Малявкине, которые жили в вашей квартире с мая месяца этого года.
– Ах, вот что! – повела плечиком Ева Евгеньевна. – Так бы и говорили. Гитаев? Малявкин? Что я вам могу сказать? Очень милые мальчики. Офицеры, как стали теперь опять говорить. Приехали с фронта. В командировку. Борю Малявкина мы – наша семья – знали с детства. Ну как было не приютить, молодежь? Они же проливали кровь за Родину…
– «Проливали кровь»! – зло перебил майор. – Бросьте! Потрудитесь сообщить все, что вам известно о преступных делах Малявкина и Гитаева.
– О преступных делах? Боже правый, о чем вы говорите? Какие преступные дела? Ничего не понимаю!
– Не понимаете? Почему же вы тогда (майор назвал число, время) бежали из своей квартиры, скрылись, перешли на нелегальное положение? Мало того: и мужа своего, профессора Варламова, увлекли за собой?
Теперь Скворецкий говорил иначе, чем в начале допроса: куда девался прежний мягкий тон. Майор говорил сухо, жестко, пристально глядя в глаза Варламовой. Та начала поеживаться под этим требовательным взглядом, то и дело меняя позу. Но Ева Евгеньевна еще пыталась держаться принятого ранее тона.
– Я? На нелегальное положение? Увлекла мужа? Помилуйте, но это чудовищно!
– Чудовищно? Так что, вы просто отправились в увеселительную прогулку? Погостить у Зайцевой, на даче у… (Кирилл Петрович назвал фамилию академика, у которого неделю скрывались Варламовы), у Соболевых? Так прикажете вас понимать? Почему, кстати, прогулку эту вы предприняли в тот самый день, когда Гитаев с Малявкиным были задержаны?
Ева Евгеньевна заметно изменилась в лице, выпрямилась, судорожно переплела пальцы. Когда Скворецкий начал перечислять имена людей, у которых скрывались Варламовы, она слегка побледнела, но все еще пыталась сопротивляться.
– Так… так вы знаете, где мы были? – удивилась она.
– Представьте себе, знаем. И не только это.
– Но я не уводила профессора! – вдруг истерически вскрикнула Ева Евгеньевна. – Это он, он уговорил меня скрыться. Спросите хоть его…
– Зачем? – жестко усмехнулся Скворецкий. – Профессор все рассказал. Сам, в отличие от вас.
– Рассказал? Вам? Но когда, когда он мог рассказать? Как? Это неправда! Или… или профессор Варламов арестован?
– Я мог бы оставить ваш вопрос без ответа, достаточно того, что я сообщил о факте беседы с профессором, однако скажу: никто профессора Варламова не арестовывал, он явился сам, по собственной инициативе. Итак, вы настаиваете, что инициатором перехода на нелегальное положение был ваш муж?
Варламова закусила губу и отрицательно качнула головой:
– Почему настаиваю? Я просто не помню, кому из нас первому пришла в голову эта мысль. Разве это так важно? Но… но если я и решилась на такой шаг, так только из страха за мужа, только. Ведь в тот день…
– Знаю, – перебил Скворецкий. – Заранее знаю, что вы скажете: профессору грозил арест и прочая чепуха. Полноте! А Гитаев с Малявкиным? Забыли? Да у вас еще до возвращения профессора домой, до того, как вы услышали его ни на чем не обоснованные опасения, вещички были собраны. Уложены. Разве не так? Чего же вы умолкли?
– Н-нет, – с трудом выдавила из себя Ева Евгеньевна, – эт-то неправда. При чем здесь Гитаев, Малявкин?
– Ах вон оно что? Выходит, Малявкин с Гитаевым ни при чем? Может, вам не было известно, что оба они в тот день были задержаны?
– Задержаны? Я это услыхала впервые сегодня. От вас…
– От меня? Ева Евгеньевна, может, вам угодно, чтобы мы перешли к изобличению? Смотрите, ничем хорошим это для вас не кончится.
– К какому изобличению? Я вас не понимаю.
– Так-таки и не понимаете? Оставьте!
– Клянусь вам, я ничего не могу понять. Голова идет кругом. Изобличение? Какой ужас! Но как, чем вы можете меня изобличить? В чем?
– Что же, очевидно, придется пояснить:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105