А мы до сих пор нет-нет да иногда „консультируемся“ с ними по поводу „розыска“ беглеца. Только неделю-две как освободили их от дежурства на вокзалах, сказав, что Малявкин, по-видимому, скрылся из Москвы. Хорошо, что так было сделано. Ну, а если работники продсклада заявили Шкурину, что ничего ни о каких Малявкине с Гитаевым не слыхали, тогда как? Что Шкурин передаст Осетрову? Каковы будут последствия?»
К счастью, Попов и Константинов действовали умно: они сообщили Шкурину все примерно так, как оно и было. Гитаев, мол, и Малявкин к штатам продовольственного склада никакого отношения не имели, но по продовольственным аттестатам часто получали продукты. Однако они оказались авантюристами: аттестаты у них были поддельные. Обоих задержали и доставили в прокуратуру. Что стало с ними дальше, работникам продовольственного пункта неизвестно. Вернее всего, вознаграждение за свой труд, за материалы Шкурин вряд ли получит, разве что продаст сапоги.
Сапожник ушел, но ушел не один: Попов шепнул Константинову, и тот отправился вдогонку за Шкуриным – проследить, куда тот пойдет. Сам же Попов кинулся сюда, к майору. Вот только долго ждал в бюро пропусков. Какие будут теперь указания?
«Организовал слежку? – встревожился Скворецкий. – Этого еще недоставало! А что, если Шкурин обнаружит не в меру усердного Константинова, будь он неладен?» Сказать, однако, ничего не скажешь: люди старались и действовали с самыми благими намерениями.
Майор все же сделал замечание Попову:
– Константинова-то посылать не следовало! Шкурина мы и сами найдем. А вот что не оставили эту историю без внимания, что поспешили нам сообщить, это правильно. Хотя… – задумчиво закончил Кирилл Петрович. – Хотя обоснованны ли ваши опасения? Почему вы исключаете, что все рассказанное сапожником – правда? Может, он действительно приходил к вам в поисках пропавших заказчиков? Разве такое не могло случиться?
– Могло, конечно, – согласился Попов, – и все же маловероятно. Посудите сами: искать заказчиков на продовольственном складе! Нет, не серьезно. И сам этот Шкурин – личность подозрительная.
– Подозрительная? – подхватил майор. – Но чем же? Что в его поведении показалось вам подозрительным?
– Конкретно? – пожал плечами Попов. – Конкретно не скажу, но не понравился мне этот сапожник. Определенно не понравился…
Между тем тщательная проверка Шкурина, предпринятая Скворецким сразу после ухода начальника продсклада, поводов для особой тревоги не давала. Федор Корнеевич Шкурин был коренным москвичом, потомственным сапожником. Тем же ремеслом занимался и его отец, умерший еще до революции. И проживал Шкурин на этой квартире, на Солянке, не один десяток лет. Человек он был одинокий – жена давно умерла, дети разбрелись кто куда, с отцом связи не поддерживали, – тихий, замкнутый. Друзей не имел. Правда, выпивал, но в одиночку. Если что в биографии Шкурина, в его прошлом, и настораживало, так только одно: в годы первой мировой войны, будучи фельдфебелем царской армии, Шкурин после ранения (тогда он и потерял ногу) очутился в плену, в Германии. Вернулся на родину много времени спустя, после Октября. Можно ли это было, однако, ставить ему в вину? Сотни и тысячи русских солдат и офицеров испытали в те годы ту же судьбу. Серьезнее было другое, и уже не из биографии: немецкий разведчик минувшую ночь провел действительно у Шкурина. Наутро это было точно установлено.
…Осетров вышел из квартиры Шкурина вскоре после того, как тот вернулся с продовольственного пункта. Проплутав часа два по городу, завернув на Центральный рынок, он двинулся к Зоопарку, где его уже ждал «Быстрый». Когда они вдвоем добрались до квартиры Костюковой, оказалось, что Осетров явился не с пустыми руками: он извлек из кармана засургученную поллитровку и водрузил на стол.
– Как, закуска найдется? – по-хозяйски спросил Осетров.
– Какая у меня сейчас закуска? – развел руками Малявкин. – Живу беднее церковной крысы. Если бы не хозяйка…
– А ты пошуруй, пошуруй, может, что и найдется, – наставительно сказал лейтенант.
Борис вздохнул и пошел на кухню. Вернулся он с банкой свиной тушенки, тарелкой мелкой картошки, сваренной еще с утра, да с деревянной солонкой, на донышке которой серела крупная зернистая соль.
– Вот, – сказал он, – все угощение. Больше ничего, хоть шаром покати.
Осетров поморщился и назидательно сказал:
– Жить не умеешь, мальчик. Ничего, бог даст, я тебя обучу. А пока…
Жалуясь на свое скудное существование, Малявкин не очень кривил душой, хотя немножко и прибеднялся. Жили они, Борис и мать с дочкой Костюковы, не богато, но, в общем-то, по военному времени вполне сносно. Чекисты снабдили Малявкина продовольственными карточками – не садиться же было тому на шею Костюковым, – изредка подбрасывали продукты: крупу, консервы, ту же снискавшую известность свиную тушенку, образно именовавшуюся «второй фронт». Но давали Малявкину продукты редко. И у Костюковых было не густо: две рабочих карточки, и все. Вот еще огород. Под Москвой, у самой Пресненской заставы. Но урожая надо было еще ждать.
Уселись за стол. Выпили. Попетляли вокруг да около и приступили к деловому разговору. Начал Осетров. Борис выжидал, присматривался к собеседнику. Впрочем, и тот не спешил, то и дело посматривая на Малявкина изучающим, оценивающим взглядом.
Осетров снова вернулся к обстоятельствам задержания Гитаева и Малявкина на продскладе. На этот раз он вел разговор иначе, чем накануне: придирчиво расспрашивал, требовал уточнений, деталей. Кто задержал? Патруль? Ах, начальник склада с прокурором?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105