Она устала, изнервничалась за этот нелегкий вечер. Не дав Горюнову закончить фразу, она с вызовом сказала:
– Да, вы правы, я была не одна. А вы… Откуда вам это известно? Подсматривали за мной? Вы полагаете, что это красиво?
– Подсматривал? Знаете, Татьяна Владимировна, у вас удивительный дар выбирать выражения. – Виктор широко усмехнулся, будто говорил нечто очень приятное. – «Подсматривал»! Нет, не подсматривал. Просто после концерта мне никак не удавалось к вам подойти, в таком плотном окружении вы были (Татьяна, вспомнив нахального подполковника, поморщилась), а я, как уже было вам доложено, раб привычек. Вас нет и нет, вот и решил, не дождавшись, сам вас навестить. Подошел к вашей двери: голоса. У вас шло какое-то бурное объяснение, уж не знаю с кем. Что мне оставалось делать? Пришлось уйти. Вот там, за углом, коротал время, ожидая, пока вы останетесь в одиночестве, сами вспомните обо мне. Не вспомнили… А теперь еще и ворчите!
Виктор говорил весело, шутливо, но глаза у него были настороженные, взгляд суровый. Перехватив этот взгляд, Языкова невольно поежилась. «Ну ладно, – подумала она, – посмотрим, что ты сейчас скажешь!»
– Повторяю, – сказала она, не меняя тона, – вы не ошиблись. У меня был… Менатян. Да, да, Аракел Менатян. Он самый. Собственной персоной. И я не понимаю, что вам от Менатяпа надо, чего вы к нему привязались? Аракел – разведчик. Партизанский разведчик.
Таня внезапно осеклась: Менатян – советский разведчик? Партизан? Полно! Так ли оно? Не слишком ли она, Татьяна Языкова, наивна, доверчива, не слишком ли легко поверила Менатяну?
Горюнов смотрел на нее, не стараясь скрыть изумления. Даже присвистнул: Менатян – партизанский разведчик?! Ловко! Улыбка сбежала с лица Виктора, он мгновенно посерьезнел, посуровел:
– Послушайте, Татьяна Владимировна, да вы понимаете, что говорите? Это же очень серьезно. Мы тут не шутки шутим. Или он сам вам об этом сказал?
– Да, сам, – коротко ответила Таня.
Ей трудно было разобраться в собственных чувствах: так хотелось верить Менатяну, а веры не было. Но как раз этого она и не хотела показывать Горюнову.
Виктор смотрел на нее испытующе:
– И вы… Вы верите тому, что Менатян – партизан, советский разведчик? Верите?
– А почему бы мне не верить? Ведь вы-то ничего определенного об Аракеле не говорили. – Татьяну обуял дух противоречия.
– Да, это верно, – задумчиво сказал Горюнов, – не говорили. И сейчас я ничего не скажу. Просто не в силах сказать. Все очень сложно. Но… партизан! У меня к вам пока одна-единственная просьба: не торопитесь с выводами, не принимайте окончательного решения. Все разъяснится. И, я надеюсь, разъяснится скоро.
Татьяна, слушая Горюнова, смотрела на него во все глаза. Вот он, оказывается, какой: собранный, строгий. Таким она его еще не знала: он ей казался просто веселым, разбитным, компанейским парнем, а он вон оно что.
Татьяне стало стыдно: как она с ним разговаривала! Каким тоном… Обидела, пожалуй, а за что? Зачем? Ну и несносный характер! Он же хочет добра, только добра, и ей, Татьяне Языковой, в первую очередь. Оберегает ее от страшной ошибки, от возможной беды.
– Послушайте, Виктор Иванович, – сказала она просительно, – не сердитесь на меня, пожалуйста. И потом, я же вам еще ничего не рассказала.
– Теперь-то расскажете? – усмехнулся Горюнов.
Татьяна провела рукой по лицу, собралась с мыслями и начала говорить. Она передала Горюнову во всех подробностях рассказ Менатяна.
Аракел, по его словам, еще в 1941 году был сбит в воздушном бою. Ему удалось выброситься с парашютом из объятой пламенем машины и благополучно приземлиться, но он очутился в плену. («Так, – отметил про себя Горюнов. – Ложь. Обстоятельства пленения выглядят в сообщении воинской части иначе: самолет Менатяна был не сбит, не горел. С парашютом Менатян не выбрасывался».)
Как рассказывал далее Менатян, около года он пробыл в фашистской неволе, в лагере для военнопленных, потом бежал.
– В каком лагере, где? – быстро спросил Горюнов.
– Не знаю, – растерялась Языкова. – Он не говорил, а я не сообразила спросить.
– Это не беда, может, даже лучше, что не спросили. Что же дальше?
А дальше, как поведал ей Менатян, он прибился к крупному партизанскому соединению и вот уже год сражается в рядах партизан, в разведке, выполняя особо ответственные, серьезные секретные задания партизанского командования. Поэтому и не писал, ничего не сообщал о себе: не мог, не было связи. Да и права, по роду своей деятельности, не имел.
– Не имел права? Любопытно, – усмехнулся Горюнов. – Это что-то новое. Как по-вашему, это похоже на правду?
– Не знаю, – растерялась Языкова. – Я же в таких вещах ничего не понимаю.
– Это справедливо, – заметил Виктор. – Ну, а в каком соединении Менатян находился, где? В каком районе действует это соединение?
– И этого не знаю, – пожала плечами Языкова. – Аракел не назвал. Район? Я поняла так, что где-то на западе Белоруссии, но за точность не ручаюсь.
– Хорошо. В конце концов, это не так важно. А как он попал сюда, почему именно в Тулу? Тоже по «заданию командования»? – Горюнов не мог скрыть иронической усмешки. – И тоже «секрет»?
– Да, – окончательно смутилась Татьяна, – так он и говорил: «Секрет, не имею права говорить».
– Последний вопрос: вы этому верите? Хотя… Хотя не надо. Не отвечайте. Поразмыслите сами над всей этой историей, подумайте. Хорошо? Ну, а гастроли, я думаю, можно кончать. Пора вам возвращаться в Москву. Самое время.
– А вы? – неожиданно робко спросила Татьяна. – Вы тоже вернетесь? И потом, как мне держать себя с Менатяном, если он вновь появится? А он, я думаю, появится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105