– Участвовать-то участвовали, но обошлись без парашюта.
– Почему вы так говорите? Вы же там не были, как можете знать, какой бой был? Нехорошо!
– Ты посмотри, он же нас и упрекает! Так вот, Менатян. Сохранились результаты расследования обстоятельств вашей гибели, проведенного в 1941 году. – Майор порылся в своей папке, лежавшей на столе, извлек какую-то бумагу и положил ее перед собой. – И если вы будете и дальше настаивать на вашей версии, мы перейдем к изобличению. Хотите этого?
Менатян, однако, продолжал лгать, увиливать от ответа на прямые вопросы. Провозившись с ним и час, и два, Скворецкий приступил к изобличению.
– Вернемся к расследованию обстоятельств вашего пленения, – жестко сказал он. – Вот заключение. Что тут сказано? Во-первых, что против трех наших машин было не десять и не пятнадцать фашистских истребителей, как вы утверждаете, а шесть. Шесть, Менатян. Наши соколы приняли бой с врагом, но – вдвоем. Третий от боя уклонился. Этим третьим, Менатян, были вы! Вы! «Израсходовал весь боезапас»! Какое к черту израсходовал! Вы, Менатян, и выстрела не сделали. Вы вышли из боя.
– Но… – подал было голос Менатян.
– Молчите. Сейчас уж помолчите, достаточно мы вас слушали. Сейчас я буду говорить. Утверждаете, будто ваш самолет подбили, он загорелся в воздухе? Опять ложь! Самолет был целехоньким, без единой пробоины. И что интересно: полетели-то вы не к себе, не на свой аэродром, а на запад. К немцам. Ну, и дальше будете запираться?
По мере того как майор говорил, краска сбегала с лица Менатяна. Но сказать он ничего не сказал.
– Молчите? – сурово спросил Скворецкий. – Теперь молчите? Тогда я продолжу. Никто ваш самолет не подбивал. Вы добровольно сдались в плен фашистам. Вы – изменник Родины, Менатян, и мы вас будем судить как изменника и предателя.
Менатян дернулся на стуле, по лицу его пробежала мгновенная судорога, но он опять промолчал.
– Разрешите, товарищ майор? – спросил Горюнов. – Я бы хотел задать еще один вопрос.
Скворецкий молча кивнул.
– Послушайте, Менатян, – повернулся Виктор к арестованному, – что вы делали на шоссе Москва – Серпухов, возле совхоза, где мы вас арестовали? Как, зачем вы там очутились?
– Я – у меня… – с трудом перевел дыхание Менатян. – Никакой конкретной цели у меня не было.
– Не было? Так как вы туда попали, за пятнадцать километров от города? Каким чудом?
– Я… Я там гулял. Просто гулял. Честное слово.
– Гуляли? А может, кого-нибудь ждали? Не нас, конечно?
– Нет, что вы. Никого не ждал. Гулял.
– Хватит! – внезапно хлопнул ладонью по столу Скворецкий. – Довольно! Он, видите ли, гулял. А фамилия «Задворный» или «Малявкин» вам ничего не говорит? Могу назвать кличку – «Быстрый». И еще одну – «Кинжал». Ну, «Кинжал»?
– Не надо! – истерически взвизгнул Менатян. – Ничего, пожалуйста, не надо! Я сам, сам все вам расскажу. Сам…
Прошло несколько минут, пока к предателю вернулся дар речи. Теперь Менатян заговорил. Он говорил быстро, захлебываясь, глотая слова. Да, говорил Менатян, это правда. Все правда. К немцам он перелетел добровольно, своей волей.
– Добровольно? Но почему? Что толкнуло вас на измену? – спросил Скворецкий.
Пытаясь объяснить свое предательство, Менатян признался, что недовольство советским строем у него появилось давно, еще в юношеские годы. Сначала это была обида за отца, которого, как он считал, несправедливо понизили в должности, направили на рядовую работу, ну и, конечно, обида за то, что резко ухудшилось материальное положение семьи. Потом обида на окружающих, которые, как был уверен Менатян, не ценили и не отмечали его выдающихся личных качеств. А он считал себя выдающейся личностью. Тут – война. С первых ее дней Менатян был оглушен успехами немцев, быстрым продвижением фашистских войск. Он не верил в нашу победу, не сомневался в торжестве немцев и, желая сохранить себе жизнь, решил перейти к врагам. Свое намерение он осуществил при первом же вылете.
Теперь Менатян говорил откровенно, не щадил себя.
Дальше все было так: сначала лагерь для военнопленных, ненадолго, потом разведывательная школа абвера.
– Минутку, – перебил майор. – Что за школа? Имя начальника школы вам известно?
– Да, это майор Шлоссер.
– Продолжайте.
По словам Менатяна, в школе он зарекомендовал себя с лучшей стороны, в чем решающую роль сыграло превосходное знание немецкого языка. Учитывался и добровольный переход к фашистам. Не просто переход – с целеньким самолетом. Короче говоря, по истечении какого-то срока, не очень продолжительного, Менатян из слушателя школы превратился в инструктора. И он старался, так старался…
– Старались? – Скворецкий сурово глянул на Менатяна. – Что значит «старались»? В чем ваше старание выражалось?
Менатян замялся:
– Я… я хорошо усваивал все, чему нас учили. Образцово выполнял все распоряжения начальства… Ну… Одним словом, старался.
– Опять недоговариваете, Менатян?
– Нет, что вы! Я говорю все, все.
– Все? Тогда расшифруйте, что означало ваше «старание». В акциях участвовали?
– Да, – с трудом выдавил из себя Менатян. – Два или три раза я участвовал в расстрелах…
– Два-три раза? Не больше?
– Клянусь честью, не больше трех раз.
– Кого же вы расстреливали?
– Я не расстреливал, – вскинулся Менатян, – я УЧАСТВОВАЛ в расстрелах. Нас много народу участвовало. Я лично не сделал почти ни одного выстрела.
– Ни одного? Ишь ты! Вы же «старались». Кого, однако, вы уничтожали по приказу ваших фашистских хозяев?
– Как правило, я этого не знал. Нас просто ставили в строй, с автоматами, а тех… Тех не мы приводили. Не знаю.
– Так-таки никого из расстреливаемых и не знали?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105