– усмехнулся Скворецкий. – Ну и ну!
– Не вижу ничего смешного, – насупилась девушка. – Это же всем известно.
Ната внезапно смутилась.
– Ничего, – подбодрил ее майор. – Продолжайте. Мы это от вас уже слышали.
– А что? Разве это не правда? Разве у вас нет пистолетов?
– Почему? – серьезно сказал Кирилл Петрович. – Пистолеты у нас, конечно, есть. Но мы их применяем только тогда, когда нам оказывают вооруженное сопротивление. Вооруженное – понимаете?.. Однако вернемся к Раисе Максимовне. Значит, куда ушли Варламовы от Зайцевых, где они, Раиса Максимовна не знает?
Ната задумалась.
– Как вам сказать? Если Раиса Максимовна сказала мне правду, то – не знает. Но правду ли она сказала?
– А вы, вы как считаете? – быстро спросил Горюнов.
Ната пожала плечами:
– Право, не знаю. Раиса Максимовна – человек не очень хороший, а плохой человек всегда может солгать.
– Но вам-то зачем ей лгать, вам, с какой целью? – сказал Скворецкий. – Она и так вам вон сколько всякого рассказала. Или рассказывала сгоряча, а потом одумалась, так, что ли? Какое у вас, у вас лично, сложилось впечатление?
– Не знаю, – повторила Ната. – Ничего не знаю. Ничего не могу сказать.
– А насчет продовольственных карточек вы ей говорили?
– Ну конечно. И о карточках говорила, и говорила, что не могу понять, зачем они ушли, зачем это сделали. А она свое: ты, мол, дурочка. Ничего не понимаешь. Не уйди Петр Андреевич, его бы сцапали. Посадили. В тюрьму…
– А карточки, карточки?.. – нетерпеливо спросил Горюнов. – Как быть с карточками?
– Раиса Максимовна ничего не сказала, только охала и вздыхала.
– Ладно, – подвел итог Скворецкий, поднимаясь и протягивая Нате руку. – Давайте лапку. Вы сделали большое и нужное дело, держались молодцом, как и подобает комсомолке. Спасибо вам превеликое.
– А как же дальше? – жалобно спросила Ната. – Что будет дальше? И потом, я же должна заявить в свою организацию или в райком… Все рассказать. Как вы считаете?
– В райком? Нет, в райком сообщать пока ничего не надо. И в организацию тоже. Да и что, собственно говоря, вы можете сейчас сообщить? Что дядя и тетя ушли из дама? А какое до этого дело комсомольской организации? Нет, Ната, пока уж положитесь на нас и ничего никуда не сообщайте.
Ната тяжело вздохнула:
– Хорошо, я никуда не пойду. Но что же все-таки будет дальше? Мне-то что делать?
– Первое: не волноваться. Можете мне поверить – все образуется. И дядя с тетей объявятся. Рано или поздно, но объявятся. Главное сейчас – выдержка. Вы уж подежурьте у телефона, очень это сейчас важно. И товарищей наших пока придется у вас подержать.
– Ладно, – кивнула Ната. – Я все сделаю, как вы говорите.
Как только Горюнов и Скворецкий очутились на улице, Виктор, сгорая от нетерпения, схватил Кирилла Петровича за руку и, не пытаясь скрыть волнение, сдавленным голосом зашептал:
– Кирилл Петрович, а Кирилл Петрович! Раечку надо брать. Зайцеву. Немедля брать. И – допрашивать. Знает она, где Варламовы. Убей меня бог, знает!
– Не пори горячки. – Скворецкий высвободил руку. – Брать Зайцеву нет оснований. Да и к чему? Никакой уверенности в том, что она знает местонахождение Варламовых, у нас нет. А если и знает, да не скажет? Тогда что? «Допрашивать»! Ишь ты какой быстрый! «Допрашивать»! – Кирилл Петрович сердито фыркнул. – Нельзя, брат, так. Нельзя. Зайцева – это ниточка, очень тонкая ниточка, которая появилась и может привести к Варламовым. Рвать такую нитку допросом не просто глупо, а преступно. Понял?
Горюнов сконфуженно опустил голову.
– Нет, – продолжал майор, – с Раисы Максимовны сейчас надо глаз не спускать. Вот задача. Трудная, но разрешимая. И еще – Малявкин. Про него тоже забывать не следует. Садись-ка в машину, поехали в наркомат.
Глава 11
Малявкин снова сидел перед следователями. За минувшее время он заметно изменился: осунулся, побледнел. Глаза у него запали, а выражение их было испуганное, настороженное; он ни минуты не сидел спокойно: то и дело потирал руками колени, дергал плечами, плотно сжатые губы искажались гримасой.
Кирилл Петрович долго, пристально всматривался в лицо Малявкина.
– Н-да, – прервал он наконец гнетущее молчание. – Хорош! Краше в гроб кладут. Ну, да сама себя раба бьет, коль нечисто жнет. Винить, кроме себя, некого. По ночам-то хоть как? Спали?
– Н-не знаю, – промямлил Малявкин. – Кажется, спал… Думал.
– Думали? – усмехнулся Скворецкий. – Что же, это хорошо. Думать – дело полезное, особенно в вашем положении. И что же вы надумали, если не секрет?
– Я… я вел себя как идиот, – с горячностью заговорил Малявкин и стукнул себя кулаком в грудь. – Да, да! Как идиот. Пожалуйста, не перебивайте, я все сознаю, все продумал. Вы были правы: я лгал, беспардонно лгал. Зачем? Какой смысл? Я все скажу, все. Я понимаю: я заслужил смерть. Пусть так: можете меня расстрелять…
– Ой, ой! Как это все просто получается, какие слова, а? Как по-твоему, Виктор Иванович, не много ли берет на себя сей молодой человек, решив все заранее, до следствия и суда? – Майор повернулся к Горюнову.
Тот пожал плечами:
– Расстрелять! Действительно… Только ведь это, Малявкин, не вам решать. На то есть суд. Трибунал. Мы приговоров не выносим. Наше дело – следствие. Разберемся в ваших грехах. Вот и рассказывайте: спокойно, по порядку. И – правду. Правду, вот что важнее всего.
Малявкин рассказывал путано. Скворецкому и Горюнову то и дело приходилось останавливать его, уточнять сказанное. Постепенно картина прояснялась, становилась все более и более отчетливой.
С первых же слов Малявкина стало ясно, что он был агентом германской разведки и вместе с Гитаевым был заброшен в Москву для подрывной работы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105