Скворецкий внимательно смотрел на Миклашева.
– А второй документ… – сказал майор. – Второй вы прочли? Он кое-что поясняет. Прошу, ознакомьтесь.
На этот раз Миклашев не спорил. Быстро пробежав записку Антоновой, он вскинул глаза на Скворецкого.
– Вы… Почему вы молчите? Или вы верите этому? – Миклашев сделал брезгливый жест в сторону письма. – Допускаете, что Иваницкий мог… был способен… совершил такую подлость? Но это же невозможно! А Антонова… Впрочем, ее я мало знал.
– В чем именно вы усмотрели подлость? – тихо спросил Кирилл Петрович. – Поверьте, это очень, очень важно.
– Как, вы не понимаете? – ответил Миклашев. – Но вы должны, вы обязаны понять! Петр Андреевич, профессор Варламов, – благороднейший человек. Порядочнейший. Вам понятно? Честью за него ручаюсь. И написать про Петра Андреевича такое?! Мерзость и мерзость!
– Но ведь написано! И, надо полагать, Иваницким. Почерк его…
Миклашев очень осторожно, словно ему жгло пальцы, взял письмо и принялся его пристально рассматривать. Затем, подавив вздох, бережно положил листок на краешек стола. Записки убитой он больше не касался: эта записка его мало интересовала.
– Да, – сказал он. – Почерк Иваницкого. Это так. И все же не верю, не могу поверить.
– Но почему? – осторожно спросил майор. – Почему не верите фактам?
– Да потому, – снова рассердился Миклашев, – что ни один человек, кто знал Петра Андреевича, если в нем были хоть зачатки совести, слова плохого не мог сказать о профессоре. Факты! Да где здесь факты? Это же все ложь, злостный вымысел, поклеп. Варламов – высокой души человек, большого благородства. И он – русский, поймите, русский! Как же можно его заподозрить в симпатиях фашистским выродкам. Что там в симпатиях – в измене! Неужели вы не понимаете?
– Понимаю, – сочувственно сказал Скворецкий. – Вполне понимаю и хотел бы разделять вашу убежденность. Но письмо… Письмо Иваницкого…
– А я вам говорил и говорю: не мог Иваницкий такого писать. Не верю. Иваницкий? Я его знал много лет, он со мной еще в Харькове работал. Пьяница, это правда. Жил скверно, хуже некуда. Но на подлость, низость никогда не был способен. Последние недели, перед гибелью, он не раз заходил ко мне, пытался излить душу. Ему было плохо, очень плохо: запои, тяжелые отношения с женой. (Она больной человек, все это знали.) Иваницкий впал в глубочайшую депрессию и катился, катился к страшному концу. Я пытался, но не смог его поддержать. И кто мог предвидеть, что он дойдет до такого… пойдет на такой шаг? Самоубийство! Это ужасно, но при чем тут Варламов? Вы мне не верите? Сомневаетесь? – И Миклашев замолчал, не окончив фразы.
– Знаете что, Константин Дмитриевич? Давайте сядем. – Кирилл Петрович поднял все еще валявшийся стул, придвинул его Миклашеву. – Так вот. Я вам верю, поэтому и пришел к вам. В начале нашего разговора я обещал вам полную откровенность и не отступлю от своего обещания. Видите, я показал вам документы, которых никто в институте не должен был видеть и пока не видел. Понимаете?
Миклашев кивнул:
– Ценю ваше доверие, но, право…
– Минуточку, – перебил его майор. – Это еще не все. Повторяю: я вам верю. Больше того: признаюсь, – я никому пока этого не говорил, – и у меня это письмо, записка Антоновой (особенно записка) вызывают те же чувства, что и у вас. Да, по моему убеждению, это – фальшивка, гнусная фальшивка, преследующая цель скомпрометировать профессора Варламова.
– Так в чем же дело? – снова вскочил Миклашев. – В чем дело? Если вы так считаете, бросьте эту пакость в мусорный ящик, уничтожьте – и делу конец.
– Ах, Константин Дмитриевич, Константин Дмитриевич, – усмехнулся Скворецкий, – как все у вас просто: бросить в корзину, уничтожить… На самом деле все куда сложнее. А бегство профессора? Пропажа документов? Пропажа документов! О, это очень важное обстоятельство, тут на имя профессора падает такая тень… Да и это письмо. Записка. Нет, так просто от них не отмахнешься. Уничтожить? Не могу, не имею права. Я должен их опровергнуть. Вы понимаете? Опровергнуть. Вот в чем задача.
– Опровергнуть? – Миклашев впал в полное уныние. – А как это сделать? Иваницкий-то мертв, что с него возьмешь.
– Да, мертв. Это многое осложняет. Но… Представьте себе, что нам удастся найти доказательства невиновности профессора Варламова. Найди мы их, и мы сможем оградить честь профессора, отвести тяжкое обвинение. Но вся беда в том, что у меня – у меня, понимаете? – таких доказательств нет. Пока – нет! Но… – Кирилл Петрович сделал многозначительную паузу.
– Понимаю, – думая о чем-то своем, сказал Миклашев. – И вы пришли ко мне… за помощью?
– Да, – твердо ответил Кирилл Петрович. – К вам. За помощью.
Миклашев, поглядывая из-под насупленных бровей на майора, прошелся по комнате, погладил свою седую окладистую бороду. Вздохнул. Еще раз вздохнул. Потом подошел к сейфу, отомкнул его и положил перед Скворецким пачку бумаг.
– Доказательства? – глухо сказал он. – Вот вам доказательства.
– Что это? – не скрывая удивления, спросил Кирилл Петрович.
– Расчеты. Расчеты профессора Варламова. Петра Андреевича. «Пропавшие». (Слово «пропавшие» Миклашев иронически подчеркнул.) Насколько я вас понял, пропажа документов – одна из основных «улик» против Петра Андреевича, так вот…
Майор с недоумением вертел в руках пачку документов.
– Тут всё, – сказал Миклашев. – До последнего листика, до последней строчки. Можете на меня положиться.
Скворецкий не сразу собрался с мыслями – так изумил его нежданный оборот. Он был уверен, что Миклашев сможет сообщить ему нечто важное, проливающее свет на судьбу профессора Варламова, поэтому майор и пришел к нему, и говорил столь откровенно, но такого сюрприза даже он не ожидал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105