Ч Нет, ваше сиятельство, Ч произнес побледневший Тотлебен. Ч Но я имел
к этому сильные основания. Вот извольте посмотреть документы, Ч и Тотле
бен подал Чернышеву два исписанных листа бумаги с сургучными печатями.
Ч Эти документы удостоверяют, что так называемые королевские фабрики р
аботают не в пользу короля, а…
Чернышев, не читая, разорвал оба листа, скомкал их, швырнул на пол и, едва сд
ерживая себя, сказал:
Ч Сегодня же извольте отправить в наш лагерь все товары королевских фа
брик. Я буду иметь личное за сим наблюдение. Ч Он поднялся, опираясь кула
ками в стол, резко проговорил:
Ч В вашем поведении, граф, я усматриваю нечто большее, чем нарушение воин
ской дисциплины. Прощайте.

5

Ровно в полдень, по приглашению Чернышева, прибыл во дворец весь магистр
ат. Чернышев потребовал немедленно представить ему ключи города Берлин
а. Президент магистрата Кирхехен, высокий и худой старик в орденах и меда
лях, отвесил Чернышеву поклон и, покашливая, тонким голосом заговорил:
Ч Ваше сиятельство, всемилостивый военачальник! Умоляем вас отменить с
вое требование. Передачей вашему сиятельству ключей столицы была бы нан
есена кровная обида его величеству королю и причинился бы вечный позор н
ашей нации.
Ч Смею вас заверить, Ч ответил, приподымаясь, Чернышев, Ч что нация тут
ровно ни при чем. Против нас воюет король, а не нация. И может всегда статьс
я, что ваша нация окажется однажды не против нас, а с нами…
Ч Когда граф Тотлебен взял Берлин, он о ключах ни слова… Ч начал было Ки
рхехен, но Чернышев грубо прервал его:
Ч Замолчите! Граф Тотлебен Берлина не брал. Берлин взят русскими солдат
ами. Потрудитесь без промедления доставить мне ключи.
Золоченые ключи в шкатулке из мореного дуба с железным прусским орлом на
крышке чрез час были вручены Чернышеву и перешли на славу России в ее вла
дение. Вез ключи в придворной карете президент магистрата Кирхехен, глаз
а его были полны слез. Карету эскортировали три эскадрона русских гусаро
в с развернутыми знаменами и оркестром.
В конце дня Чернышев в открытом экипаже катался по городу. Его сопровожд
ала сотня казаков. Пугачев с любопытством приглядывался к огромному гор
оду Берлину.
Ч Я полагал, Кенигсберг-то город, а он супротив Берлина Ч деревня, Ч ска
зал он Семибратову, скакавшему голова в голову с ним.
Широченная и прямая улица Унтерденлинден, обсаженная посредине четырь
мя рядами лип и обстроенная прекрасными домами, особенно поразила вообр
ажение казаков. Когда они вомчались в зеленые заросли Тиргартена, большо
го, трехверстной длины, парка, со множеством дорожек, прудов и затейливых
беседок, Чернышев пошел пешком направо, к реке Шпрее. Еще не улетевшие гра
чи с граем возвращались с полей, в кустах, потрескивая, посвистывая, переп
архивали дрозды и пичуги. Хваченная инеем густая листва была живописна:
желтая, фиолетовая, рдяная, как кровь, она радовала глаз.
А вот и неширокая Шпрее. Вода в ней не успела еще совсем остыть.
Каких-то три наших солдата, оголив себя и наскоро перекрестившись, с разб
егу кинулись в воду, громко загоготали и, отфыркиваясь, поплыли на тот бер
ег.
Ч Хороша ль водичка? Ч с хохотом кричали им с берега.
Ч Хороша-то хороша. Только дюже мокрая! Одно слово Ч немецкая…
На берегу кучки наших солдат чистили обозных и верховых коней, стирали б
елье, негромко пели проголосную тамбовскую. Пылал костер.
Пугачев водил взором по этой чужой ему реке, прислушивался к тягучей род
ной песне, ему вспоминался вольный Дон, сердце его облилось тоской по род
ине. «Домой, домой», Ч стучало сердце.
Вечером, проглядывая в библиотеке замка берлинские газеты за годы войны
, Чернышев шумно негодовал. Помимо массы дерзких и каверзных карикатур н
а русских полководцев, казаков, Елизавету, его особо злили наглые поклеп
ы на жестокость и варварство русского воинства. То мы в каком-то местечке
по локоть отрубили руки трем почтенным старикам, то добывали кинжалами и
з чресла беременных женщин еще не родившихся младенцев, то, вытащив из це
ркви престарелого пастора, обмотали его соломой и живьем сожгли.
Ч Ну, я им, этим газетирам, завтра праздничек устрою… Диатрибы проклятые,
Ч проговорил Чернышев и отшвырнул газеты.
Утром следующего дня к плацу перед замком, где еще при отце Фридрихе II был
цветущий сад (Люстгартен), со всех сторон спешил оповещенный о небывалом
зрелище народ. Было воскресенье. Во всю длину плаца вытянулись в две шере
нги солдаты, у каждого в руке пучок розог. В середине Ч бледные, растерянн
ые сотрудники всех столичных газет, листовок и журналов. Тут же Ч высока
я виселица с веревкой. Под виселицей пылал костер. Возле костра, наступив
сапогом на кипу газет, стоял в красной рубахе и широкополой шляпе рослый
палач. Чернышев с «першпективной» трубой в руке наблюдал эту картину из
распахнутого окна замка.
Раздалась команда. Пять барабанов забили дробь. Палач, пачку за пачкой, ст
ал швырять в огонь газетные листы… Капралы и казаки начали стаскивать с
газетиров одежду. Газетиры дрожали.
Заиграл рожок. Бой барабанов прекратился. Адъютант графа Чернышева верх
ом на статном белом коне поднял руку. Весь плац погрузился в мертвое молч
ание. Взоры всех были устремлены на адъютанта. Громко, на немецком языке, а
дъютант объявил:
Ч За бесчестную клевету и грязную ложь, коими собранные газетиры на про
тяжении всей войны порочили Россию и ее славную армию, надлежит их прогн
ать сквозь строй.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37