Вода в кувшине предназначалась для мытья. Сааведра налила воды в таз, зачерпнула обеими руками и выпила. Затем опрокинула таз над головой. Вода потекла по подбородку, шее, созревающей груди, плавному изгибу живота и бедер.Ей двенадцать. Еще горстка лет, и она выйдет замуж, зачнет ребенка. А до той поры ни разу не уснет, не увидев мысленно того, что случилось с Томасом Грихальвой, Неоссо Иррадо.– Пресвятая Матерь с Сыном, – прошептала она, – пусть Сарио будет не таким гневным, как Томас. И не таким глупым.Сарио надел темную блузу, мешковатые штаны и мягкие войлочные шлепанцы и вышел из своей крошечной мастерской в коридор. При нем были свеча, трут и кресало, но он не спешил зажигать огонь. Все лежало в объемистом кармане блузы, привычном к уголькам, кусочкам засохшей камеди и порошковым красителям.Он возвращался к узкому чулану над кречеттой. Оставил позади коридоры и чулан с узорчатой занавеской; поднялся по ступенькам к двери с лепниной. Там остановился, затеплил свечу и потянулся к щеколде.Надо было выяснить, знают ли они, что Сарио с Сааведрой побывали в тесном, темном чулане с косым потолком. Если на полу остались следы ее рвоты – значит, бояться нечего, если смыты – значит, они обнаружены. Вьехос Фратос обязательно будут искать – причем тайно – тех, кто во время Чиевы до'Сангва побывал в комнате над кречеттой.Он решил сам убрать Сааведрину грязь, хотя, если по совести, следовало бы ей поручить это неприятное дело. Но нельзя: как ни крути, он сам ее туда затащил. Откуда ему было знать, что у нее такой слабый желудок? Ладно, как-нибудь справится. Главное – выяснить, знают ли муалимы. И если не знают, то Сарио позаботится, чтобы никогда не узнали.Сарио поднял щеколду и отворил дверь. В такой тесноте даже оплывшего воскового огарка с почти истлевшим фитилем хватило, чтобы осветить два узких марша по четырнадцать ступенек. Дымок зазмеился вверх, к чулану с косым потолком.Там кто-то двигался.Сарио обмер.«Знают! Уже нашли!»Снова движение. И голос – сорванный, плаксивый:– Кто это? Тут есть кто-нибудь? Шуршание.– Умоляю, помоги… Именем Пресвятой Матери, помоги мне!Сарио затаил дыхание.«Матра Дольча! Нас разоблачили!»Нет. Конечно же, нет. Разве тогда стали бы просить о помощи?Если только это не западня…Руки дрожали так сильно, что едва не погасла свеча. Он чудовищным напряжением воли подавил дрожь и потянулся к щеколде.«Если мы разоблачены…»И тут в сумраке наверху зашевелился человек. Он сидел, съежившись, в остром углу между потолком и полом чулана, над самой лестницей. Сарио, впервые в жизни от страха лишившийся дара речи, смотрел на него, раскрыв рот.– Ты пришел мне помочь?Человек упирался в стену и косой потолок тем, что еще совсем недавно было умелыми, трудолюбивыми пальцами. Сейчас их так скрючило болью, они так распухли и побагровели, что напоминали клешни вареного омара. Блеснула золотая цепь на камзоле. Раньше этот человек был горд и самовлюблен, нянчился со своим тщеславием.– Где ты?Свет огарка проникал всюду, кроме самых дальних углов. И все-таки человек спрашивал Сарио, где он."Здесь”.На самом деле Сарио этого не сказал. Только судорожно, мучительно сглотнул и зачарованно уставился в мутные бельма.Тело было юным – и плоть, и кости, и волосы, и черты лица. Перед Сарио сидел не кто иной, как Томас Грихальва – красавец, талантливый художник. Даже Одаренный. Но – Неоссо Иррадо.«Подвергнутый наказанию…»Сарио понял все. Вот что это такое. Самое страшное наказание, которому можно подвергнуть Одаренного Грихальву: “священная кара для ослушников”.– Ты больше никогда не сможешь писать.Вслед за сиянием свечи эхо голоса Сарио проникало в закоулки чулана.Томас содрогнулся.– Кто там? Ты кто? Что тебе надо? Пришел поиздеваться? Это часть кары, да?Он потерял равновесие и в поисках опоры замахал изувеченными руками.– Кабесса мердита! Кто ты? Сарио не удержался от смеха.– Неоссо Иррадо, Томас… Такой же, как ты. – И тут возникла иррациональная мысль и тотчас выскочила наружу, как злая дворняга из конуры:– Но я умнее тебя… – По лестнице снова взбежал его нервный смешок. – Поэтому меня никогда не разоблачат.– Фильхо до'канна, кто ты?Мятежные мысли оттеснили страх и изумление. Муалимы его не ценят, не признают его способностей. Видят в нем не талант, а юность, а если и разглядят огонь, сделают все возможное, чтобы погасить. Ради своих устоев, ради власти будут внушать Сарио, что он бездарен. Но они просчитались. Над лестницей скорчился не просто молящий о помощи слепец с изувеченными руками, а ошибка наставников, старших иллюстраторов, Вьехос фратос, – им, ослепленным традициями, не хватает ума, чтобы увидеть талант Сарио."Они меня боятся… Сделают со мной то же, что и с Томасом…” Страх. Да. Чем еще можно объяснить надругательство над чужим талантом? В блестящем и непокорном уме осталась Луса до'Орро, но Томас уже никогда не поделится ею с миром.Кара для ослушников. Воплощенное глумление над всем, что боготворят Грихальва. А ведь их божество гораздо взыскательнее, чем Святая Матерь с Ее Сыном!Дар. Золотой Ключ – Чиева до'Орро. И его применение. Сарио медленно выдохнул. Жестокое, беспощадное разглядывание привело к тому, что страх и изумление сменились странной похотью – вовсе не той, что жгла его юные чресла.– Томас, как это было? Да, я видел, как они это делали, как уродовали Пейнтраддо Чиеву и порча переходила на тебя. Но как они этого добились? Как действует это колдовство?Томас съежился в комок.– Фильхо до'канна. – Он всхлипнул. – Тебя подослали!– Ошибаешься. – Сарио затворил дверь и клацнул щеколдой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118