– Его убил я.– О Матра! О Сарио…– Это сделал я, Ведра. – Карие глаза стали черны словно ночь; сейчас он казался слепым, как Томас, и вовсе не по вине катаракты, сущего бича для многих стариков. Черные глаза, белое лицо и крупная дрожь, – казалось, от нее вот-вот рассыплется его скелет. – Я помог ему умереть.– С чего ты взял? – только и смогла выговорить Сааведра. Она его знала, она видела грозный талант, что водил его по миру грез, из которого Сарио никогда не мог выйти полностью. – Сарио! Откуда ты знаешь?– Я хотел сжечь картину… но я же видел, что с ним было в кречетге, и не хотел зря его мучить…– Сарио…– Так что я ее не сжег… Просто взял нож и ткнул… туда, где сердце. – Глаза были черны. Совершенно черны. Чернее некуда. Как угли костра, залитого водой. – Но я… промахнулся. Пошел взглянуть, а он… все еще жив. Раненый, но дышит, я ведь не попал… И вот… И вот… – Он сглотнул с таким трудом, что Сааведра увидела, как съежилось в спазме горло. – В конце концов я сжег картину. Он сказал – это подействует.Ей удалось выговорить лишь его имя. Ни вопроса, ни утверждения, только его имя – в ужасе, не веря в услышанное.– Они еще не знают. Но узнают.Она прижала ладони к лицу, потерла, с силой провела по лбу ногтями. Она пряталась от мира, от правды, от тоскливого голоса Сарио. И прятала – от него – свой страх. Она боялась его. И за него.– Ведра, что мне делать?Это была мольба о помощи. Вновь он – совсем ребенок, одиннадцатилетний мальчишка, исключительно талантливый, несомненно Одаренный, но – ребенок. Содеявший непоправимое.И теперь он спрашивает у нее, что делать.Наконец она опустила руки.– Я не знаю.– Они еще не нашли картину… то, что от нее осталось.– А Томаса?– Не знаю. Я туда больше не приходил.– Куда?– Туда, где он был. В потайную комнату. Где мы с тобой прятались.– Так он был там?– Да, его туда отвели.– А ты уверен, что он мертв?– Он мне велел… Он велел уничтожить картину. И тогда он… освободится. – Сарио вонзил зубы в нижнюю губу, и она побледнела еще сильнее. – Надо посмотреть, но я… боюсь.– Выходит, ты не знаешь…– Он сказал, это его убьет! Он сказал, что хочет смерти!У нее саднило в груди. В животе и голове царила ледяная пустота.– Тогда… мы должны выяснить. Надо знать наверняка.– Они узнают. Они обо всем узнают и сделают со мной то же самое…Сааведра посмотрела на него. Раньше она не подозревала, что Сарио способен испытывать страх.– Если он мертв… Если он мертв, они об этом узнают. А картина…В горле набух комок, Сааведра проглотила его. Был лишь один ответ, и она сомневалась, что Сарио – умница Сарио – его не знает. Наверное, просто не может высказать вслух. Предоставляет это сделать ей.– Значит, надо убедиться: они нашли то, что должны были найти по замыслу Томаса.Казалось, кровь навеки отлила от лица Сарио. Глаза черны, щеки бледны, язык заплетается.– Ведра…Она тягостно вздохнула.«Матра, молю тебя, помоги! Граццо – пожалуйста! Молю…»– Сарио, где картина?– В кречетте.– Придется туда сходить.– А что потом?Она посмотрела на “Смерть Верро Грихальвы” – копию одного из величайших фамильных шедевров.– Сжечь, – спокойно произнесла она. – Спалить дотла. Устроить пожар в кречетте.– Но…– А потом нас найдут. Все увидят, что произошло, но никто не догадается почему. Может быть, нас накажут, но никто – слышишь, Сарио? – никто не узнает, почему мы это сделали.– Ведра…– Другого способа нет.Да. Она это знала. И он знал.Их всегда преследовали беды. Необъяснимые, непостижимые.А теперь еще и это.– Сарио, иначе нельзя.Он коснулся дрожащими пальцами губ и мешковатой, заляпанной красками летней блузы на груди.– Матра эй Фильхо, помогите нам… О пресвятая Матра, дай нам сил…Сааведре стало весело: надо же, когда припекло, взывает к святым, на свое пришибленное “я” уже не надеется.Но она не рассмеялась. Не смогла. Сил хватало лишь на то, чтобы невидяще смотреть на картину и думать о Томасе Грихальве, чей Дар погиб из-за надругательства над автопортретом, чью жизнь унес огонь Сарио.«А мы сами? – подумала она. – Что мы сейчас губим в себе?»Ответ был прост: невинность.Столько всего погублено за каких-то десять дней. С чем их сравнить? С нерро лингвой, выкосившей больше половины семьи? Или со стрелой тза'аба, убившей Верро Грихальву?Она смотрела на картину. Сарио подвел итог, сорвал покров с огромной и горькой истины их предков. Грихальва. И тза'аб.Они – прямые потомки Верро Грихальвы, что доказано генеалогией. А еще, как всем известно, они – прямые потомки Всадника Златого Ветра, фанатичного слуги Пророка, – быть может, вот этого воина, что изображен на картине. Глава 4 Никто из женщин не замечал его, все думали только о его матери, о герцогине. У них было полно забот: подогнать по фигуре церемониальное платье, завязать шнурки просторной мантии из дорогой ткани, сделать прическу, нарумянить лицо.Ее сын не сомневался, что она красавица. Об этом говорили все.Что же касается маленького существа, спеленутого, перевязанного лентой и уложенного в герцогскую колыбель, то про себя мальчик невольно называл его “оно”, хоть и не имел ничего против сестры. Другие говорили “она”, но Алехандро не видел пока никаких доказательств тому, что в люльке – человек, да еще определенного пола, а не просто комок шелка и золотистой парчи, шитой мелким жемчугом и самоцветами, что мерцают, как струи фонтана перед Катедраль Имагос Брийантос.Сестра почти все время кричала, но сейчас – этого он не мог не признать – лежала тихо. Несомненно, она была из тех детей, о ком говорят: “хороший, когда спит”.Он прятался за большой колыбелью с балдахином, за каскадами шелка и парчи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118