– Акуюб, Раймон. Владыка Пустыни. Наставник Человека.– Ты разобрался… в этом?– Меня научили. Да, теперь я в этом разбираюсь. – Он ухмылялся, высматривая радость в лице сангво Раймона, в его усталых глазах. – Я много чего знаю."Но тебе открою далеко не все”.Раймон был бледен как восковая свеча.– И как ты намерен использовать эти знания?– Как ты и хотел. – Сарио пожал плечами. – Я тебя очень хорошо понял."Где же одобрение?” Он поспешил добавить:– Сделаю все возможное, чтобы один из Грихальва…Он не закончил фразу. За стеной комнаты, за стеной Палассо Грихальва, в нескольких улицах от квартала художников, неожиданно грянули исполинские колокола Катедраль Имагос Брийантос. К ним присоединились колокола других санктий и молелен.«Сейчас?»Сарио, коренной житель Мейа-Суэрты, язык колоколов знал великолепно. Екнуло сердце: он разобрал мелодию, понял, что это за звон, хоть и никогда его раньше не слышал; он всегда звучал чуть-чуть иначе, ведь на памяти Сарио в семье до'Веррада умирали только дети. “Номмо Матра, пусть они сейчас же смолкнут!"Но колокола не смолкали. И тогда страх отступил, а молитва изменилась:«Номмо Матра, хоть бы это было правдой!»Да, страх отступил, но проснулось чувство вины. Впрочем, и его хватило ненадолго.Раймон опустился на колени. Склонил голову. Взялся за Чисву до'Орро.– Номмо Матра, номмо Фильхо…Колокола трезвонили. Слова укладывались в их ритм.– О Милая Матерь, Пресвятая Матерь, Святой Сын и Семя…Весь мир был отлит из меди.Раймон поцеловал Ключ, прижал к сердцу.– Граццо, защитите нас. Защитите нас всех.Сарио повторял за ним вслед, точно эхо: так было надо. Но мысленно добавил кое-что от себя:"И пусть Твоему Сыну даже в печали достанет ума оценить мой труд по достоинству и позаботиться, чтобы меня предпочли всем остальным. – Подумав, он уточнил:– Особенно Серрано”. * * * Он себе казался хрупким. Слабым. Пойдет трещинами и развалится на куски, если кто-нибудь рядом произнесет его имя.Разумеется, произнесли. Да и могло ли быть иначе? Для того-то и предназначалось это имя, чтобы прозвучать, когда наступит срок. Но от этой мысли ему не стало легче. Их много, и они сильнее. Точь-в-точь могучий лес перед одинокой дрожащей былинкой."Алехандро”, – сказали они. – “Герцог”. “Ваша светлость”.Новое имя. Новое обращение.«Нет! – мучительно хотелось выкрикнуть. – Ни за что!»Он сломается. Его раздавят."Алехандро”, – сказали они. И было в этом имени все: мольба, приказ, утешение. А потом был шквал вопросов, ответов, предположений. Обвинений. Были слезы, изумление и ненависть.– Вы уверены? – спросил он наконец. Ответом были изумленные взоры и угрюмое молчание. – Эйха… есть ли смысл? И повод?– Безусловно, есть политическая целесообразность, – размеренно, как ребенку, ответил ему один из придворных. Да, наверное, по меркам этого извращенного мира Алехандро и был ребенком. – Мы не знаем истинных причин, но разве это столь уж важно? В Пракансе много наших недругов, даже среди тех, кто любезничает с послами и твердит о мире…Вельможи заговорили друг с другом о трагедии и войне. О подлом убийстве.– Вы уверены? – повторил он, уже приняв решение и думая, что отец одобрил бы его. Нисколько в этом не сомневаясь. Бальтрану в таких ситуациях помогали врожденная проницательность и многолетний опыт, а его сын – новый герцог Тайра-Вирте – видел лишь одно: весь двор жаждет мести.– Вы в самом деле хотите, чтобы я пошел воевать?"Конечно, хотят, как же иначе? Войска Тайра-Вирте всегда ходили в бой под предводительством герцогов”.– Мне не нужна война.Голоса стихли. Опять он их поразил. Да и себя, так как вовсе не собирался говорить это вслух.– Эйха, не нужна, – повторил он отчетливее. – Ни один здравомыслящий человек не желает воевать.– Даже чтобы отомстить за честь предательски погубленного отца? Алехандро поморщился. Да, Бальтран до'Веррада был человек чести. Но у него хватало и других достоинств. Он был мудр, здравомыслящ, целеустремлен. Алехандро судорожно сглотнул."А у меня ничего этого нет. Есть лишь уверенность, что я не гожусь на роль правителя”.– Ваша светлость.Кто это произнес? Марчало Грандо, главнокомандующий? А может, кто-то другой. Лиц было не разобрать – у Алехандро вдруг все расплылось перед глазами.– Ваша светлость, необходимо наметить пути, взвесить мнения, принять решения…И тут он дал выход гневу, страху и печали, распиравшим грудь.– Номмо Матра, оставьте меня в покое хоть ненадолго! Милая Матерь, я всего час назад узнал о гибели отца, а вы уже вцепились, как овчарки в волка, и тащите на войну!Воцарилось молчание. В этот миг в глазах прояснилось, и он увидел. Всех. Все. И его осенило.Превозмогая боль души, он сказал:– Сейчас не время.Марчало – с этой минуты его марчало – смущенно потупился.– Да, ваша светлость. Глава 20 Сарио научился-таки изображать на лице смирение. Он будет таким, каким его должны видеть (хотя все равно не увидят. Слепцы!). Спокойным, но не дерзким. Уверенным в себе, в своем праве находиться здесь, но не надменным. Не брезгливым. Гордость допустима, без нее художник – не художник, а всего лишь ремесленник, копиист, бродячий итинераррио, что само по себе не позорно, как не позорен любой честный труд, – но для тех, кто верит, что между художником и ремесленником лежит пропасть, отсутствие гордости – верный признак посредственности. И эта вера, эта боязнь не то что быть – иметь хоть малейшее сходство с заурядным ремесленником все время подогревала тигель, в котором сплавлялись воедино душа, талант и техника Сарио.На нем был костюм, пошитый специально к этому дню;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118