Даже не шелохнулась.– Ведра, – повторил он громче. И вновь не дождался отклика.– Сааведра!Она вздрогнула. Глаза были черным-черны. Помаленьку мгла съежилась и уступила другому цвету, прозрачно-серому, без малейшей мути, без слабейшего оттенка, без единого вкрапления пигмента на радужках. Этим и была она приметна помимо всего прочего. Серые очи Грихальва. Необыкновенные очи тза'абов, предков. А Сарио Грихальву природа наделила обликом попроще: карие глаза, темно-каштановые волосы, смуглая кожа пустынника. Ничего впечатляющего. Ровным счетом ничегощеньки.Но это – если смотреть извне. А изнутри никому, кроме самого Сарио, не взглянуть. Для чужих глаз его душа – потемки, если что и можно уловить в глазах, то это лишь тонкий лучик целеустремленности, а может, лампадка задумчивости и отрешенности.Он окинул взглядом Сааведру. Она и летами старше, и ростом выше, а вот сейчас сгорбилась меж колонн на скамье, точно просительница или служанка. Всем своим видом предлагает главную роль в этой сцене, и уж его дело – принять, не принять…Ее лицо в снопе утренних лучей повернуто к точному раскладу светотени на грубой крапчатой бумаге, распяленной на доске. К умелым и красивым рукам художника. Левая машинально отбросила с глаз нечесаную черную прядь. Серые глаза остановились на Сарио, мозг зафиксировал присутствие постороннего, а когда опознал, голос откликнулся. Неужто стоило ради этого вырывать сознание из безбрежных просторов иного мира, тащить его вспять по пути, озаренному Луса до'Орро?– Подожди… – прозвучало раздраженно и властно. Теперь он – слуга, он – проситель. Все они, Грихальва, слуги. И просто одаренные, и Одаренные с большой буквы.– Подожди, – повторила она мягче, словно умоляя понять и простить, но в мольбе этой присутствовал оттенок нетерпения.И лихорадочно забегал по бумаге уголек.Он понял. Ибо сочувствовал ей, сопереживал, не кривя душой даже перед самим собою. И тоже, хоть и по другим причинам, испытывал нетерпение. Нетерпение и обиду. С какой это стати он должен ждать? Или она надеется стать Одаренной? Или у нее есть шанс когда-нибудь сравняться с ним?И он решительно ответил:– Некогда, Ведра. Надо идти, если хотим успеть.Воцарилась тишина. Только грубая бумага шуршала под угольком.– Ведра…– Мне нужно доделать.И – невысказанное: “Пока оно живо, пока свежо, пока я вижу”. Все ясно, но нельзя же потакать.– Пора идти.– Еще одну секундочку… Моментита, граццо.Точные штрихи, выверенные, экономные движения и ни капли позерства. Он всегда с восхищением следил за ее работой. Мало ли кругом девушек, которые оттачивают технику не покладая рук! Мало ли усердных и дотошных юношей, по крупицам собирающих драгоценные навыки! Но куда им до Сааведры?! Она лучше всех знает, что делать. Любой из самых элементарных приемов Сааведры и Сарио для кого-то – целая наука, а для них самих – это чуть ли не врожденная, но едва осознаваемая способность. Как дыхание.Да, как и Сарио, Сааведра видит. Доподлинно видит этот свет, эти образы, мысленно доводя их до совершенства, и остается лишь стремительным рывком вызволить их из небытия и мгновенными штрихами запечатлеть на бумаге.Луса до'Орро, Золотой Свет, проницающий истину.А он смотрел глазами сурового критика. И казался себе при этом муалимом рядом со студенткой, учителем рядом с эстудо. Но ей нет дела до Сарио, она творит для себя, ни для кого больше. Ее свобода созидания, естественность самовыражения ничуть не ограничены волей семьи или требованиями муалимов.– Нет.Он вдруг устремился к ней. Ведь и у него есть свое видение, Луса до'Орро. Для Золотого Света ни в чем нет оправдания: ни в долге вежливости, ни даже в сочувствии родственной душе.– Нет, не так… Вот, видишь?У эстудо карманы всегда набиты углем. Сарио опустился рядом с Сааведрой, положил на колени доску с бумагой.– Гляди. Ну как?Одно мгновение, лишь один подправленный штрих. И вот уже смотрит с листа Бальтран до'Веррада, герцог Тайра-Вирте, которого они нынче увидели впервые.Сааведра слегка отстранилась и взглянула на портрет.– Видишь?Волнение подгоняло: объясни, пока не поблекла твоя внутренняя картина. Он быстро соскреб, что соскреблось, с ошибочной линии, сдул черную пыль с бумаги. Портрет (точнее, грубый, второпях сделанный набросок) и впрямь от этого выиграл.– Добавляем этот штрих, – показал Сарио, – и левая сторона оживает. Ты же знаешь, у него лицо кривовато. Да и не бывает идеально симметричных лиц. – Он положил тень. – А тут – скула, вот так… Видишь?Сааведра молчала.Его словно молнией ударило: зашел за грань. Причинил боль.– Ведра, прости…О Матра эй Фильхо! Ведь и с ним такое бывало!– Прости, Ведра, я не хотел. Честное слово. Как-то само собой получилось.Она спрятала уголек в карман блузы.– Знаю.– Ведра…– Да, Сарио, я знаю. У тебя всегда как-то само собой получается. Она встала и оправила блузу, перепачканную, как и его одежда, всем, чем только можно перепачкаться в их мирке: красками, клеями, плавленой канифолью, олифой и тому подобным.– Но ведь и правда так лучше.Сгорая от стыда, он порывисто сунул портрет ей в руки и встал.– Просто… – беспомощный всплеск руки. – Просто я так увидел.– Знаю, – повторила она, принимая набросок, но не опустила на него взор. – Увидел то, что мне самой следовало бы видеть. – Сааведра смущенно пожала плечами. – Да, следовало бы.Обоим стало не по себе. Во многом они походили друг на друга, но в то же время были разные – как день и ночь. Сааведра не принадлежала к числу Одаренных. Но была талантливой, гораздо талантливее большинства эстудо.Она снова мысленно увидела объект. Да, никто не усомнится, что на портрете – Бальтран до'Веррада.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118