Посыплю голову пеплом и уйду. Ну, после этого школа, естественно, закроется… Это уж само собой разумеется. Кхм».
– Смотрите! – закричал тут Ллевелис. – Мерлин ужасно возмущался, когда мы захотели устроить театр, так? – он потряс томом хроник. – А здесь сказано, что в школе раньше был студенческий театр! Только им не удалось поставить ни одной пьесы!
– Мерлин их застукал?
– Да нет же! Они были официально. Их никто не преследовал. Они спокойно репетировали. Но незадолго до постановки… что-то случилось. Вы гляньте, чего тут только нет: эскизы костюмов, декораций, тексты пьес… Матерь Божья! Я преклоняюсь перед тем, кто это написал!..
– Так и что случилось?
– Не совсем понятно. Вот, они оставили записку… Полные тексты пьес, готовые, замечания по постановке!.. С ума сойти можно… Записку… «К сожалению, наши смутные времена не позволяют нам осуществить этот замысел. Двое из участников вынуждены вернуться домой, и шаткая политическая обстановка делает невозможным сам спектакль. Мы оставляем задуманное до лучших времен. Линвел, сын Шэфре, Майрвен, дочь Лливелина, Эйлир, сын Эдерна, и так далее, подписи, 1653 год».
Тут Ллевелис окончательно вдохновился и сказал:
– Мы обязаны это поставить. Именно потому, что они не смогли… понимаете? Мы прижмем Мерлина к ногтю… то есть к стене. Теперь уж точно.
И когда толпа замарашек с горящими глазами, частично в извлеченных уже из кладовой разноцветных тряпках, опять окружила зазевавшегося Мерлина, тому пришлось сдаться и выслушать их повторно.
– В семнадцатом веке… Им что-то помешало тогда… Они ставили две пьесы… Это гениально, – тихо, но внятно говорил Ллевелис, оставив привычку орать. – Мы сделаем то же самое. По их записям, по тому же тексту… Пожалуйста!
– Пожалуйста! – возмутился Мерлин. – Да сколько времени я уже вам твержу, что пора начинать репетиции. Апрель на носу… – последние слова Мерлина, впрочем, ни на что не повлияли, на дворе по-прежнему был декабрь, – а вы еще до сих пор в каком-то анабиозе… неглиже. Нужно портных скорее, шить костюмы.
С того дня лицо Ллевелиса осветилось внутренним светом, и он сосредоточился бы на театре, если бы только не страх за Гвидиона. Этот страх гнал его в библиотеку и заставлял искать и искать сведения о том, что же все-таки выходит обыкновенно из изящных рук Змейка.
– Смотрите, какой-то Яго… что за Яго?
– Это валлийская форма английского имени «Джеймс».
– Да? Никогда не слышал. Редкое какое-то имя. Так вот, Яго, сын Йорвета, в 1630-х годах специализировался у Змейка. Трехгодичный спецкурс по токсикологии, в дополнение к основным дисциплинам, Тарквиний Змейк. Вот тебе и на! А Змейк-то его вышвырнул в середине первого года.
– Как вышвырнул?
– Так. Прекратил спецкурс. Что такое? А, вот. Приложена характеристика, рукой Змейка. Не очень лестная, но исчерпывающая. «Проявил крайне умеренный интерес к мгновенно парализующим ядам».
– Да, это все объясняет.
Затем у Змейка обнаружился замечательный ученик по имени Инир из Тангви. Девочки просто чуть не влюбились в него по гравюре «Инир из Тангви беседует с духами огня на выпускном экзамене по органической химии». Но ажиотаж разом прекратился, как только они наткнулись на письмо его из дома к Змейку с описанием одного опыта: «Я разогревал в тиглях оба сплава, но оказалось, что в лабораторных условиях трудно повторить то, что так легко происходит в природе. Кислота же могла существовать только при высоких температурах, но не могла долго находиться в сфероидном состоянии. По стечению обстоятельств, ко мне в лабораторию как раз в это время ворвался Джеральд Трелони, так некстати охваченный жаждой мести, и вызвал меня на поединок. Я заколол его очень чисто – так, чтобы кровь не залила мне огонь под тиглями, но немного не рассчитал, и труп, падая, сдвинул декель, нарушив чистоту эксперимента. Тем не менее, вещество, полученное мной в конечном счете, обладает тем самым оттенком пурпурного, который вы мне описали, дорогой наставник, и действительно прожигает латунную пластину, оставляя по краям отверстия голубоватый налет. При повторном опыте я, разумеется, прослежу за тем, чтобы декели были закрыты герметически».
– Ну что, по-прежнему нравится он нам? – мрачно спросила Керидвен у Морвидд. – Ты хотела бы иметь с ним свидание?
– Как бы это свидание не совпало с днем эксперимента, – отвечала Морвидд.
Судьба Мориена-ап-Тэйви, следующего ученика Змейка, заставила их призадуматься. Среди материалов, подшитых к хроникам, обнаружилось несколько страничек, написанных собственной рукой Мориена. Первая бумага была датирована годом поступления Мориена в школу, была написана почти детским почерком и содержала всего четыре строчки: «Мориен, сын Тэйви, сына Ангвина и Линед, из Гламорганшира. Посещал воскресную школу при церкви святой Хэледд в приходе Ллинавэлин. Естественная история, физика и химия привлекают меня более других наук». В другом томе хроник, с разницей во времени в семь лет, нашлась записка Мориена, написанная скоростным почерком с быстрыми росчерками в конце абзацев: «…оставался четыре часа тридцать минут в центре лондонского пожара 1344 года, где, следуя Вашим указаниям, фиксировал фактическую скорость обугливания тканей человеческого тела (результаты см. в таблице по графам…), что отчасти может способствовать опровержению формулы де Клуа и эль-Фахира…». Записка была дважды сложена вдоль и адресована Змейку.
– То есть Змейк отослал его в прошлое и спокойно бросил одного в горящем городе? – тупо переспросила Керидвен, пытаясь как-то уяснить себе содержание записки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137