Я не принадлежу к этой конфессии, – оборвал его Змейк.
– Тогда что для вас соответствует понятию промысла Божьего?
– Боюсь, что бич Немезиды, – сказал Тарквиний и откинулся в кресле.
Гвидион твердо помнил, что Мерлин разрешил спрашивать обо всем, что непонятно; поэтому, вместо того, чтобы попридержать язык, он, пренебрегая опасностью, спросил:
– А зачем вы хранили все это время орден Кромвеля?
Змейка передернуло.
– Какой орден? – спросил он. По движению его губ заметно было, что он хотел сказать что-то другое.
– «Господь предал в наши руки врагов английской республики, и слава этой победы принадлежит лишь Ему», – процитировал по памяти Гвидион.
Змейк пожал плечами.
– Вы полагаете, его следует выбросить? – иронически спросил он.
– Ну да, я понимаю… это неделикатно по отношению к… к тому, кто выдал награду, – сказал Гвидион.
– Это неделикатно по отношению к сплаву цветного золота и белой бронзы. Металл не может отвечать за то, что на нем написано, – сухо сказал Змейк.
Тогда Гвидион потоптался еще немножко перед Змейком и сказал:
– Скоро мы все превратимся в пепел. Я рад бы относиться к этому спокойно, но что-то… никак.
– Сегодня меня всерьез беспокоит пятно соуса на моем манжете, завтра я, рассыпавшись на элементы, впитался куда-то под землю. Я не вижу принципиальной разницы между этими двумя состояниями. И заметьте, Мировая война не является необходимым условием для того, чтобы перейти из первого состояния во второе.
– Но отчего моя жизнь оказалась такой короткой, учитель? – вздохнул Гвидион. – Если бы только вы могли сказать мне что-нибудь утешительное!..
– Что ж, – ровно отозвался Змейк, – пожалуй. Был некий философ, который предлагал воспринимать нашу Солнечную систему в качестве атома в составе более крупного физического тела. Он шокировал противников на диспутах, говоря: «А что, если все мы, вместе с вращающейся Землей, с Солнцем и звездами, находимся где-нибудь в хвосте огромного льва?» При такой точке зрения Земля соответствует элементарной частице. Теоретически мы можем вообразить, что в этом, большем мире также живут и действуют люди. Наши размеры по сравнению с ними бесконечно ничтожны. Означает ли это, что так же ничтожны мы сами и все, что мы делаем?
– Нет, – сказал Гвидион. Он следил за мыслью Змейка, и сердце его начинало биться ровнее. – Если бы мне сказали, что поэт, написавший «Письма с Понта», был такого размера, что мне не разглядеть его и в микроскоп, а весь Понт был шириной с волосок, это не изменило бы моего отношения к Овидию.
– Разумеется, – согласился Змейк. – А если бы вам сказали, что некий государственный деятель, действуя в своих масштабах, навел порядок на десятой части поверхности нейтрона?
– Это не уменьшает моего уважения к нему. Что делать, если его народ такого размера! Неважно, в какую из этих концентрических Вселенных ты включен, лишь бы…
– …человек был приличный, – иронически заключил Змейк. – Вы уловили нить. Далее. То, что применимо к пространству, может быть применено и ко времени. Самая короткая жизнь сопоставима со сколь угодно долгой по одному, единственно существенному параметру.
– Добродетели, – догадался Гвидион.
– Если хотите, – сказал Змейк. – Вам полегчало?
– Нет, дорогой учитель, – сказал Гвидион, – но происходящее со мной не стоит вашего драгоценного внимания.
Тут он сел на пол.
– Вы, вероятно, возвращаетесь завтра домой? – спросил Змейк, никак не проинтонировав свое высказывание.
– Да, я… к родителям. Они, наверное, там волнуются. А уж бабушка – та вообще.
– Я также намереваюсь вернуться домой, – бесстрастно заметил Змейк.
– У вас… есть семья? – спросил Гвидион.
– Да, и относительно большая. Я в ней младший. У меня двенадцать старших братьев и сестер, – сказал Змейк. – Родители не видели меня, если я не ошибаюсь, в течение последних ста тридцати лет.
– Они будут счастливы, – предположил Гвидион.
– Несомненно. Полагаю, что мой благословенный отец даст мне десятиминутную аудиенцию. Кроме того, я смогу наконец навестить фамильный склеп, – боюсь, до сих пор я проводил там слишком мало времени, – заметил Змейк естественно и без малейшей горечи, и это заставило Гвидиона думать, что крепкая семья Змейка хранит какие-то чрезвычайно суровые патриархальные традиции.
* * *
Преподаватели держались в целом все мужественно, но совершенно по-разному.
Доктор Мак Кехт подозревал, что в ближайшее время от него, возможно, потребуется прекратить несколько истерик, и был в секундной готовности. Все было тихо. Тогда, в ожидании каких бы то ни было происшествий, он отыскал и вымыл заварочный чайник.
«Что до моих дел, – подумал он мельком, – то, дела финансовые побоку, многие курсы терапии я не доведу до конца уже никогда… да… что же? Несколько выражений благодарности и одно признание в любви. Ну, это все терпит до вечера. Сейчас мой кабинет открыт для студентов, невозможно отлучиться».
– Боже, как это все некстати! – вздохнул Мак Кехт, имея в виду, конечно, войну. – Сейчас, когда жизнь стала мне дорога… конечно, входите, Финвен, я ждал вас, как узник луч света, я даже… приготовил чай.
…Тем временем Дион всем окружившим его ученикам прежде всего предложил выпить.
– Друзья мои и поклонники, ваш старый учитель всегда держал бочонок фалернского на этот самый случай! – вдохновенно объявил он, почесывая подмышки. – Сейчас следует достать музыкальные инструменты, пригласить какую-нибудь гетеру…
– Скорее, порну, – заметил шедший мимо Змейк. – На гетеру денег не хватит.
Это замечание почему-то совершенно отрезвило Диона, он опечалился и вообще как будто только сейчас понял, что, собственно, происходит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137