Под стеной стоял Дион Хризостом и подогревал уверенность горожан в том, что табличка содержит похвальные слова в адрес школы; бросая благоговейный взгляд на табличку, тоном сдержанной гордости он говорил: «Да, вот, побывали, удостоили… Теперь на новом уровне преподаем…».
На самом деле, если преодолеть сложности шрифта и вчитаться в надпись, выяснялось, что школа решением инспектирующих комиссий от такого-то числа должна быть закрыта. Но, поскольку никто не в состоянии был прочесть больше двух строк, все с уважением кивали и говорили: «Да, такое солидное учебное заведение!.. Вот бы и нашего туда отдать…». А поскольку новая табличка висела в ряду других позеленевших, запавших глубоко в стену бронзовых и медных табличек и даже вскоре уже ничем не отличалась от них, то напрашивалось подозрение, что все древние таблички тоже на самом деле примерно такого же содержания, просто никто никогда в них не вчитывался.
* * *
В первых днях июня профессор Орбилий собрался наконец открыть обещанный песочного цвета кувшин с записью речи из покоев Цезаря. Он уже протянул руку вытащить втулку, когда заглянувший к ним Мерлин опрометчиво сказал:
– Ну, что ж у вас все так буднично? Ведь это же экзамен, конец года. Да и кувшин этот… давно вы его приберегали.
– Вы хотите, чтоб я обставил это поторжественнее? – уточнил Орбилий. – А что вы посоветуете?
– Ну, вы хотя бы, что ли, речь произнесите, – посоветовал Мерлин и ушел, не подозревая о последствиях своего мимолетного вмешательства. Он ведь не знал, что Орбилий будет строить речь по всем правилам и поэтому она продлится три часа.
Студенты, должным образом подготовленные этой речью к торжественному событию, предвкушали его с отчаянным благоговением и трепетом. Все твердо знали имена всех соратников Цезаря и были знакомы с текущими политическими событиями так, как если бы провели годы в пересудах возле Колизея, где римские граждане злословили, перемывали косточки своим политикам и разбирали каждый их чих. Орбилий провел рукой по шероховатому боку кувшина, еще раз полюбовался надписью, нацарапанной на нем старшекурсниками, и величественным жестом вынул затычку.
Сначала было тихо. Затем кто-то капризным голосом попросил заменить ему постельную грелку, так как прежняя уже остыла.
– Это не Гай Юлий Цезарь, – быстро сказал Орбилий. – Это Гай Юлий Цезарь Октавиан, что, впрочем, тоже прекрасно. Слушайте во все уши!
Через несколько секунд Орбилий распознал и собеседника Августа и оповестил быстрым шепотом:
– Он говорит с Азинием Поллионом. Это историк, умница, энциклопедист, автор исторического труда о гражданских войнах. Вам повезло. Слушайте!
– …гладкая, сочная, с пышными формами, – говорил Октавиан Август.
Все некоторое время послушно вдумывались в его дальнейшую речь.
– Uber – это какая? – прошептал Горонви.
– По-моему, пышногрудая, – отвечал Дилан. – Во всяком случае, uber – это вымя. В общем, с роскошным бюстом.
– Они хвалят какую-то гетеру. Говорят, что услаждает не хуже, чем сама Сапфо, – прошептала старательно вслушивающаяся Керидвен.
Тут вмешался Орбилий.
– Они используют эти термины: и lenitas – гладкость, и ubertas – сочность, и gracilitas – изящество, – как риторические эстетические категории при оценке писательского стиля. Они говорят о Вергилии.
– А как же gravitas? – с недоверием переспросил Ллевелис.
– Весомость, значимость, – отрезал Орбилий, краснея, как рак.
– А-а… а я уж думал – ядреная эта гетера, – искренне сказал Ллевелис.
– Какая гетера? – простонал Орбилий. – Они обсуждают достоинства поэмы!..
Азиний Поллион опять что-то сказал.
– Все члены ее соразмерны, – прошептал Гвидион.
– Membrum – это не только член тела, но и составная часть произведения, – поспешно сказал Орбилий.
– Что вызывает восхищение? – переспросил Лливарх у Афарви.
– Тело, corpus, – прошептал тот.
– Corpus в данном случае – структура произведения, – цыкнул на них Орбилий.
– Она искусна в чем-то, – озадаченно сказала Крейри. – Особенно искусна в чем-то.
– В художественной метафоре, – внушительно проговорил учитель, бледнея.
– За что он ее ухватил? – шепотом переспросил Гвидион.
– Не за что, а ухватил глубинный смысл, самую суть мысли Вергилия, – сказал Орбилий, в раздумье беря в руку затычку.
Август с большим восхищением отзывался о предмете описания, Поллион, однако, был полон скепсиса и осторожно заметил, что «в наш прагматичный век требуются иные формы».
– Азиний стоит за приоритет исторических и документальных жанров перед поэтическими, – пояснил Орбилий.
– Мой Тит услаждает меня не хуже… – начал Азиний.
– Очевидно, он имеет в виду знаменитого историка Тита Ливия, – быстро сказал Орбилий и загнал пробку обратно в кувшин.
– А между ними что-нибудь было? – простодушно спросила Двинвен.
– Между ними ничего не было! – заверил Орбилий, дав, наконец, волю своему возмущению. – И не могло быть! А весь логос в том, что вам, бездельникам, нужно заучивать не только основные значения слов, но и множество переносных! Латынь – чрезвычайно образный, развитый и богатый язык… с обилием переносных значений! Когда вы будете готовы воспринимать истинно изящную дискуссию… – тут Орбилий утер пот со лба и откатил кувшин подальше в угол, – тогда и получите от меня хоть что-нибудь хорошее. А пока – беседы собачника Фульвия с торговцем ослятиной на углу у общественных бань! Dixi!
И учитель отвернулся, надевая сандалии и выбирая в углу трость потяжелее.
– Пойду изловлю того негодника, что подсунул мне этот сосуд, – бормотал Орбилий себе под нос. – Чувствую, что тут подрастает какой-то будущий Гораций Флакк!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137