Здесь действительно было очень опасно. Возможно, даже
гораздо опаснее, чем на Туруу, где вот-вот мог последовать
катастрофический толчок. То, что происходило на третьей биостанции,
подтверждало худшие из опасений Бланга - Ронкетти между делом
посвятил меня в основы теории строения Кабенга, которую Бланга
разработал за последние годы. Теория эта прекрасно вписывалась в рамки
давно уже известных концепций, гласящих, что любая биосфера есть
единый сверхорганизм с единым обменом веществ, определеным образом
реагирующий на внешние воздействия. Это, в общем-то, бесспорные
истины, но до сих пор практическая ценность таких концепций была
невелика - они обьясняли то, что уже известно, но не давали
практически ценных предсказаний.
До тех пор, пока люди не занялись Кабенгом.
Здесь все обьяснялось в рамках теории Бланга. И особенности
взаимодействия организмов Кабенга. И особенности внутреннего строения
планеты. И единая для всех живых организмов система поставки
бета-треона, который синтезировался какими-то неизвестными еще нам
организмами где-то глубоко под землей. И происшедшие за последнее
время изменения в климате планеты.
И конечно же концепция Бланга обьясняла, кто же такие онгерриты.
Прежде всего она обьясняла именно это. И говорила о том, чего же нам
следует ждать от онгерритов в самом ближайшем будущем.
Концепция Бланга обьясняла все. Все факты, которые были накоплены. И
давала предсказания - такие, что не оставалось у меня больше никакой
надежды на возможность благополучного исхода. Кабенг сегодня был
бомбой, детонатор которой находился во власти нашего противника. Все,
что ни делали здесь до сих пор люди, вело к катастрофе. И самое
страшное - страшное в своей нелепости - состояло в том, что каждый
из них считал, будто он поступает единственно правильным образом перед
лицом наступающей угрозы. По сути дела каждый из работавших здесь
оказался один на один с грозными симптомами надвигающейся беды, каждый
видел лишь свою часть этого грядущего ужаса и по-своему пытался
предотвратить его, не понимая, что лишь ухудшает своими действиями
общее положение. И не было над ним никого, кто сумел бы разглядеть
беду.
И я тоже не был таким человеком. Мне только казалось, что я видел
больше других и дальше других. Возможно, я сумел бы понять свою
ошибку, если бы мне дали время на это. Но что толку сожалеть о том,
чего не было? Я не успел ни о чем подумать.
Дверь отьехала в сторону, и на пороге встал, опираясь на косяк,
здоровенный верзила, одетый в защитную форму, весь взмыленный, со
шлемом в левой руке. Он тяжело дышал и с удивлением смотрел на меня -
видимо, не ожидал застать в кабинете постороннего. Потом перевел
взгляд на начальника и выдохнул:
- Беда, шеф. Прорыв в девятнадцатом секторе.
Все получалось слишком просто. Так, будто кто-то решил мне помочь. И
мне это очень не нравилось.
Но придумать что-то другое я был не в силах. Я должен был уцелеть,
чтобы выполнить задание - и теперь у меня появлялся шанс.
В вездеходе нас было трое. Ронкетти расположился сзади, он вел
постоянные переговоры, собирая силы для ликвидации прорыва и
совершенно отключился от того, что его окружало. Кейт Гребнев - тот
самый верзила, что сообщил нам о прорыве - управлял машиной. А я
сидел рядом с ним. И строил планы на ближайшее будущее.
Гребнев был биотехнологом, было ему всего тридцать шесть, и на Кабенг
- первое место его работы вне Земли - он прибыл четыре года назад. Это
все, что я успел узнать о нем из записей в своих мнемоблоках. Мне
казалось, что этого вполне достаточно.
Мы ехали быстро, но скорость нашего движения обьяснялясь совсем не
умением Гребнева водить вездеход - скорее его безрассудством и отчасти
знанием местности. Классный водитель никогда не стал бы так
разгоняться, но достиг бы цели значительно быстрее - потому хотя бы,
что не оказался бы вынужденным поминутно тормозить. Пару раз на
особенно крутых поворотах, когда мы проскакивали через каменистые
участки пустыни на водоразделах, даже срабатывала блокировка, но
Гребнева, похоже, это нисколько не смущало. Я не вмешивался. Выигрыш
каких-то минут не играл никакой роли, а мне надо было отдохнуть и
сосредоточиться перед тем, что предстояло сделать.
Километров через тридцать этой сумасшедшей гонки, когда мы
переваливали через гребень очередного песчаного холма - классный
водитель предпочел бы обьехать его понизу, чтобы не терять скорости -
я заметил справа шлейф пыли. Через пару минут вездеход, за которым он
тянулся, поравнялся с нами, Гребнев снизил скорость, и Ронкетти, надев
шлем, выскочил наружу, не дожидаясь полной остановки. Мы подождали,
пока догнавший нас вездеход подберет его, затем снова рванулись
вперед. До цели оставалось еще километров шестьдесят - почти полчаса
такой же гонки, если дорога не ухудшится.
То, что ждало нас в девятнадцатом секторе, было, насколько я успел
понять, очень крупной, хотя и привычной уже неприятностью. Пустыня
вокруг нас была совершенно мертвой - но только сверху, только в
относительно тонком, от двадцати до пятидесяти метров, поверхностном
слое, насыщенном стабилизированным биофиксатором. Рано или поздно
организмы Кабенга неизбежно находили против него противоядие, и тогда
происходил прорыв жизни к поверхности, остановить который можно было
путем применения все новых модификаций биофиксаторов. Все это было бы
вполне терпимо, если бы не одно обстоятельство: на сегодняшний день
скорость, с которой биосфера Кабенга приспосабливалась к очередной
модификации отравы, уже превосходила скорость, с которой люди здесь
способны были разрабатывать эти новые модификации и производить
достаточные их количества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64