* * *

Итак, на дворе Ц снова весна. Солнце, гомон ручьев и птиц, сшибки женщин на
мокрых узких досточках тротуаров…
Помимо важнейших событий местного, стародорожского, значения, о которых
было рассказано в начале этой главы.
Ц еще два значения всесоюзного. Очень похорошели девушки. Повсюду. В Ста
рых Дорогах их впрочем весной редко увидишь Ц все они разъехались к нач
алу учебного года и до середины лета их здесь не будет, но я представляю се
бе, как выглядят они сейчас в Одессе! И второе Ц «денежная реформа», девал
ьвация.
Тысяча девятьсот шестьдесят первый год. Поменяли деньги. Их обменяли из
расчета десять к одному и почти сразу же везде цены поползли вверх. Неизм
енными они остались, кажется, только у местного парикмахера Сенкевича, д
а у меня. Составление искового заявления, например, стоившее до реформы д
вадцать рублей, теперь стоит два, и мои клиентки, прекрасно знающие эту ци
фру тем не менее, придя ко мне в консультацию, всякий раз не забывают освед
омиться:
Ц Два Ц гэта по-новому ти по-старому?
Ц По-новому конечно, Ц отвечаю я.
Ц Да-а?

Глава VI.
Весна, любовь, надежды и исковые заявления

С началом весны шестьдесят первого года в мою маленькую консультацию на
род буквально повалил валом. Это было время хрущевской «оттепели». Тысяч
и несчастных людей, репрессированных в сталинские времена, приобрели во
зможность добиться реабилитации, получить хоть какую-то материальную к
омпенсацию за свои страдания и свое разоренное хозяйство. И множество лю
дей Ц чаще всего уже не он и сами, а их вдовы или дети Ц приходили теперь к
о мне каждый день, чтобы рассказать свои ни с чем не сравнимые истории и со
ставить заявления (жалобы?) в некие могущественные учреждения б Москве.
И, Боже мой, каких только историй Ц местных, стародорожских и совсем дале
ких от наших Старых Дорог Ц довелось мне наслушаться в эти весенние сол
нечные дни, посланные словно бы самим Богом на землю для любви и радости!…

Страшные истории своих скитаний по лагерям и пересыльным тюрьмам расск
азывали неторопливый, основательный белорусский крестьянин из Ошмян и
еврей-переплетчик из Минска, за год до того, как попасть в сионисты и полу
чить; свои десять лет без права переписки делавший переплет к изданной в
пяти экземплярах книге стихов белорусских поэтов в подарок Сталину к ег
о, Сталина, семидесятилетию… И кто-то еще, и еще…
Гале Ураловой из небольшого подмосковного города Ногинска (не помню уж,
каким образом попала,она ко мне), когда в тридцать седьмом году арестовал
и ее отца, главного режиссера и актера тамошнего драматического театра,
а семью выбросили на улицу, было всего два «года. «Как волчица с волчонком
в зубах» Ц афоризм самой Гали, Ц петляла ее несчастная мать с ней, двухл
етней, по дорогам (по железнодорожным шпалам, в том числе) Саратовской обл
асти и Сибири, Крыма и Одессы, Брянщины и Белоруссии, там, где ее никто не зн
ал, минуя ловушки и капканы НКВД, чтобы с помощью Божьей остаться по эту ст
орону лагерей для семей, врагов народа.
Мать, как отец, тоже актриса, но еще по счастью и прекрасная машинистка, пе
чатавшая всеми десятью пальцами вслепую и молниеносно Ц ее охотно брал
и на работу в редакции газет, несмотря на некие пробелы в биографии, от нач
ала до конца, конечно, ею выдуманной, и в каждой из них она работала в течен
ие нескольких недель или только дней, когда ее интеллигентность, пугающа
я ее грамотность да, наверное, самый ее облик начинали вызывать подозрен
ие у сотрудников редакции.
Спали, не раздеваясь и не снимая обуви, на редакционных смолах. Зарплата м
атери Ц тридцать рублей в месяц. Минус вычеты, минус Сталинский заем Ц э
то вообще голодная смерть И вот пока по вечерам мать в редакции газеты «С
талинский путь» в Феодосии или газеты «Победа» в городе Красный Кут отст
укивала на машинке чьи-то хвалебные высокопатриотические статьи, двухл
етняя девочка «с мудростью старухи» (выражение опять-таки Гали) с неболь
шой торбочкой в руках рылась в мусорных ящиках и дворовых помойках, выис
кивая в них то, что еще могло быть пригодным в качестве пищи.
Голод и страх, рассказывала мне Уралова, Ц постоянные ощущения всего ее
детства… Возвратясь в редакцию, она греет пальцы у остывающей редакцион
ной плиты, мать размачивает в воде принесенные ею сухари и они едят. Едят с
осредоточенно и не произнося при этом ни слова. Потом кое-как насытившис
ь, обе устраиваются на ночлег на твердых редакционных столах, застланных
разве что кипами газет в качестве изголовий, чтобы среди ночи при первом
же подозрительном шорохе, при малейшем предчувствии беды внезапно сорв
аться с места, покинув и это пристанище, и опять уйти в темноту, в холод и бе
здорожье, в неизвестность…
Сейчас Уралова живет где-то на небольшой железнодорожной станции вдвое
м с психически больной матерью (мать сошла с ума, узнав о посмертной реаби
литации мужа, которого, по-видимому, безумно любила, и его полной невиновн
ости). Замуж она так и не вышла, работает на этой же станции в рабочей столо
вой и… ест.
Ест, ест, ест Ц не может насытиться… И кормит мать…
И вот Ц снова о компенсациях, о тех небольших возможностях, которые откр
ылись с весенними хрущевскими веяниями в шестьдесят первом году.
Хотя компенсация эта была ничтожно мала, но и она полагалась далеко не вс
ем, кто ее заслуживал. Например, вовсе не полагалась так называемым раску
лаченным и членам их семей. Тогда я должен был объяснять этим людям (опять
-таки не им самим Ц их женам и даже дочерям), почему ее погибший муж (отец) «
кулак», хуже обычного, нормального так сказать, «врага народа», а сама она
хуже жены или дочери такого «врага», хотя обе они остались в свое время бе
з крова, нищенствовали, обе чаще всего прошли одни и те же ссылки и лагеря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35