Полгара отнюдь не питала отвращения к роскошным одеяниям, и, когда того требовал случай, она выглядела в них более царственно, чем любая королева в мире. Однако на этот раз она почти с наслаждением облачилась в эти скромные одеяния, поскольку они соответствовали тому, что она уже долгие века намеревалась совершить.В отличие от своей дочери Белгарат всегда одевался только исходя из соображений удобства. То, что у него на ногах были разные сапоги, не свидетельствовало ни о его бедности, ни о небрежности. Это было обусловлено скорее сознательным выбором, так как левый сапог из одной пары прекрасно сидел на левой ноге, а парный ему жал на пальцы, в то время как правый сапог — из другой пары — подходил как нельзя лучше, а его собрат натирал пятку. Примерно так же обстояло дело и с одеждой. Он был безразличен к заплатам на коленях, равнодушен к тому, что принадлежал к числу тех немногих, кто использовал веревку в качестве ремня, и его совершенно устраивала старая туника, такая помятая и засаленная, что разве только очень неразборчивому человеку не пришла бы в голову мысль немедленно пустить ее на тряпки.Огромные дубовые ворота Камаара были распахнуты, ибо война, бушевавшая в долинах Мишрак-ак-Тулла, в нескольких сотнях миль к востоку, закончилась. Войска, поднятые принцессой Сенедрой на борьбу в этой войне, вернулись к сторожевой службе, и в королевствах Запада воцарился мир. Белгарион, король Ривский и Повелитель Запада, снова взвалил на себя груз государственных забот, а Шар Алдура снова занял свое почетное место над троном ривских королей. Изуродованный бог Ангарака был мертв, а вместе с ним исчезла и угроза, нависавшая над Западом в течение нескольких эр.Охранники на городских воротах пропустили новую семью Эрранда без лишних церемоний, и вся компания, покинув Камаар, вступила на прямую широкую имперскую дорогу, ведущую на восток, по направлению к Мургосу и заснеженным горам, отделявшим Сендарию от земель, где обитали алгарийские коневоды.Птицы вспархивали из придорожных кустов и кружили прямо над головами путников, развлекая их мелодичным пением и заливистыми трелями. Полгара, наклонив голову, так что солнце ярко озарило безупречные черты ее лица, прислушалась.— Что они говорят? — спросил Дарник. Она слегка улыбнулась.— Так, болтают, — ответила она своим бархатистым голосом. — Птицы любят поболтать. Они рады, что наступило утро, что светит солнце и что они уже свили себе гнезда, а большинство из них рассказывают про свои яйца и будущих птенчиков. Птицам всегда не терпится рассказать про своих птенчиков.— И конечно, они рады видеть тебя, правда?— Надеюсь, что рады.— Как ты думаешь, ты сможешь как-нибудь научить меня понимать их язык?Полгара улыбнулась ему в ответ.— Если хочешь. Но ты знаешь, этим знаниям трудно найти практическое применение.— Возможно, много чего не вредно было бы знать, чему не найти практического применения, — произнес он совершенно бесстрастным голосом.— Ах, мой Дарник, — с любовью произнесла она, прижавшись к его плечу, — знаешь, какая ты прелесть?Эрранд, сидя позади них среди мешков, коробок и инструментов, которые Дарник так тщательно отобрал в Камааре, улыбнулся, почувствовав себя причастным к той глубокой и нежной привязанности, которая связывала их. Эрранд не привык к нежности. Его воспитывал, если можно это так назвать, некий Зедар, человек, в чем-то похожий на Белгарата. Зедар однажды наткнулся на маленького мальчика, заблудившегося в лабиринте узких улочек какого-то захолустного города, и зачем-то взял его с собой. Мальчика кормили и одевали, но никто с ним не занимался, не учил читать и писать, даже не разговаривал, и единственные слова, с которыми обращался к нему его опекун, были: «У меня для тебя есть поручение, мальчик». Поскольку других слов он не слышал, единственное, что мог сказать ребенок, когда его нашли Дарник и Полгара, было «Эрранд»* Errand (англ.) — поручение.

. А так как они не знали, как его зовут, то это слово и стало его именем.Взобравшись на гребень холма, путники ненадолго остановились, чтобы дать передохнуть запряженным в фургон лошадям. Удобно устроившись в фургоне, Эрранд любовался красивейшими пейзажами, представшими перед его взором: обширные пространства тщательно разгороженных бледно-зеленых полей, освещенные косыми лучами утреннего солнца, остроконечные шпили башен и красные крыши домов Камаара, изумрудные воды гавани, в которой стояли корабли из полдюжины королевств.— Тебе не холодно? — спросила его Полгара. Эрранд покачал головой.— Нет, — сказал он. — Спасибо. — Слова давались ему уже легче, хотя говорил он все еще редко.Белгарат развалился в седле, рассеянно почесывая свою короткую белую бороду. Он прищурил затуманенные глаза, которым, очевидно, больно было глядеть на яркое солнце.— Мне нравится начинать путешествие, когда светит солнышко, — произнес он. — Это всегда предвещает удачную поездку. — Он скорчил гримасу. — Правда, не знаю, для кого оно светит так ярко.— Мы себя неважно чувствуем, папочка? — язвительно спросила его Полгара.Он, обернувшись, сурово поглядел на дочь.— Ну, давай уж, Пол, выкладывай все, что хочешь сказать. А то ведь ты не успокоишься.— Ну что ты, папочка! — воскликнула она и широко раскрыла глаза, изображая самое невинное удивление. — Почему ты думаешь, что я собираюсь что-то сказать?Белгарат усмехнулся.— Я уверена, что ты и сам уже готов признать, что вчера хватил лишнего, — продолжала она. — Или тебе надо услышать это от меня?— Да, я сейчас не в настроении тебя слушать, Полгара, — отрезал он.— Ах ты, бедняжка, — сказала она с насмешливым сочувствием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127