.. Не стал лукавить, у тебя получилось честно, а все, что честно, всегда правильно.
— И я так думал, а Сашка Колчин говорит, зачем я ломался, только время у всех отнимал...
Эх, мальчишки, мальчишки!.. Каждый из вас открывает мир заново и по-своему. Когда-то и я был таким.
...Вернувшись в МТС после неудачного своего отчета, я положил перед Василием Афанасьевичем полевую сумку с документами и заявил:
— Все, больше я не учетчик! В водовозы, в прицепщики, на трактор, к черту на рога, но только не в учетчики!
Не знаю, какой у меня был вид, но бригадир обращался со мною, как с больным.
— Конечно, опять на трактор,— торопливо говорил он,— завтра отдохнешь, а там и катай. Мартынок твой трактор немножко подремонтировал. А хочешь — принимай другой, у Викулова из ремонта...
Я хотел, чтобы бригадир возражал мне, тогда бы можно было покричать и выместить на ком-то зло, разрядиться. Но мудрый Василий Афанасьевич не доставил мне этого удовольствия.
Только много лет спустя, когда у меня самого уже появились дети, я смог оценить отцовскую мудрость нашего бригадира. Хотя чувствовал я себя правым в споре с Сиволобовым, но все же побаивался Василия Афанасьевича. Я не сдал отчет, не выполнил его поручение. Он мне давал чистые бланки со своей подписью и подписью председателя и, видно, предполагал, что Сиволо-бов заставит переделать отчет. А я не захотел. Но когда я рассказал ему все и вот так же, как Андрей сегодня, спросил у него: «Правильно ли я поступил?», он ответил: «Правильно».
Есть правда вечная — та правда, на какой держится все человеческое в человеке. Мой бригадир знал высшую мудрость.
Я помню, как во мне все запело от этих слов. Как хотелось прыгать от радости! И это его, Василия Афанасьевича, слова сказал я сыну: «Все, что честно, всегда правильно».
Дорогой мой учитель! Теперь, через три десятка лет, я знаю: счастливый человек тот, кто сеет доброе.
Помню, сколько хлопот доставил бригадиру тем, что не сдал отчет. Ему пришлось через день ехать самому, а потом искать нового учетчика и так же, как меня, «натаскивать» его. Но Василий Афанасьевич даже видом не показал своего огорчения.
Вернувшись из МТС уже ночью, он разбудил меня и радостно зашептал:
— По-нашему вышло! Два раза переделывал, а отстоял... Может, опять в учетчики?..
Я отказался. Но до сердечного колота обрадовался словам бригадира. Он говорил со мною как а равным.
Вспоминая сейчас нашего бригадира, я вижу, что именно так только и можно было справиться с нами, норовистыми мальчишками.
Мы начали распахивать под озимые принятое от саперов разминированное поле. Настроение в бригаде было хорошее. Его поднял дождь, который, как шутили ребята, притащил я на своем горбу вместе с «Итальянцем». Теперь мы могли надеяться на урожай.
— Главное, больше вспахать и посеять,— твердил Василий Афанасьевич,— тогда и ждать можно. Что поработаешь, то и полопаешь.— И гонял нас от зари до зари.
Что это были за дни! Сейчас они в моей памяти, как один длиннющий день, забитый оглушительным грохотом тракторов, беготней с поля на стан бригады, когда случалась поломка. А они ломались на дню по нескольку раз. Вот и бежал тракторист то за запчастью какой, то за инструментом, то за домкратом — тоже на всю бригаду один, то за автолом, то за солидолом и еще бог знает за чем. Стоило остановиться трактору где-нибудь в борозде за километр-полтора от стана, как к нему перекочевывали все наши небогатые ремонтные средства.
Бригадир с Халимом буквально разрывались, бегая от одной машины к другой.
Только сейчас я могу по-настоящему осознать, какими горе-трактористами мы были. Как только, зачихав, останавливался трактор, я, как заправский механик, выключал скорость и, захватив ключи, кидался к мотору. Обжигая руки, проверял подачу питания. Снимал карбюратор, промывал отстойник, собирал карбюратор и лез к магнето. Доставал серебряный гривенник и драил им контакты. Если и это не помогало, то бросался к свечам. Выворачивал их поочередно, протирал, снимал нагар с усиков, сушил над факелом. Так я метался вокруг трактора, пока, глядишь, не набредал на неисправность.
И когда после всех этих хлопот, случалось, мотор вдруг оглушительно взревет и весь трактор забьется милой тебе дрожью, то разве может шевельнуться в тебе мысль, что ты никудышный тракторист?
Лихо вскочишь на сиденье, поддашь газку — и пойдет за трактором натужно поскрипывать плуг, выворачивая маслянистые пласты доброй залежи. Весело прыгает борона. Радостно смотреть на темный след, бесконечной лентой разматывающийся за твоим трактором. Потревоженная земля терпко пахнет весной, над пашней чуть струится парок, и вьются и скачут за плугом прожорливые грачи.
Когда трактор идет «без останову», то каждая жилка и каждый мускул в тебе поет; а вот если он, зачихав, встанет, от одного взгляда на заводную ручку свет не мил. У меня и сейчас, когда вижу этот инструмент у какого-нибудь неудачливого шофера, начинают болеть руки. Заводная ручка столько раз меня била по рукам, что я на всю жизнь запомнил ее строптивый характер.
Но один день... особенный день...
Как всегда, разбудил нас Василий Афанасьевич еще до зари. Пока мы, обжигаясь, если жидкую пшенную кашицу, восток сильно просветлел и там начали таять и исчезать звезды.
— Ох и день будет хороший! — раньше других справившись со своим завтраком, сказал Мартынок и не спеша пошел мыть чашку. Он, как и свой инструмент, никому не доверял посуду.
Через четверть часа один за другим взревели моторы, и наши «старички», громыхая, двинулись на поля. Особенно надрывался выстрелами Васькин трактор. У него прогорел глушитель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129