Мама слушает рассеянно.
— А еще что?
— Много передавали про партизан,— выпаливаю я.— Передали, что колхозники партизанского края прорвались в Ленинград. Двести саней с продуктами.
Мама, не дослушав, устало идет на кухню.
Давно заметил, раз в сводках много сообщений о партизанах, значит, на фронте нет крупных операций. Наступление под Москвой закончилось. А от отца было письмо — «едем в Тулу». Значит, он где-то там
Однажды на нашей станции остановился необычный товарняк. На открытых платформах стояли диковинные грузовики, выкрашенные в зеленый пятнистый цвет. Меня поразило, что у машин и кузова и кабины из железа. Таких я еще никогда не видел. А когда перевел взгляд на колеса, то прямо ахнул. Протектор такой, как гусеницы у танка. Я даже подумал: а может, и колеса из металла. Вся машина из железа. Только окна в кабине да фары из стекла. И то перед фарами — железные решетки. Вот это машины. Звери! Вот бы дяде Саше такую! А то он, наверное, со своим стареньким ЗИСом замаялся там.
— Ты чего, оголец? — шумнул мне с платформы заснеженный тулуп.
— Дяденька, а что это?
— Второй фронт, сынок.
У платформы собиралась толпа, и «тулуп» весело, скорее для согрева, чем для порядка, стал покрикивать:
— А ну от военного имущества. Проходи, проходи. А ну!
Я смотрел на диковинные колеса, и меня словно огнем обожгла догадка: «А ведь и правда, война может не скоро кончиться».
Потом бежал домой и думая об этих машинах и словах часового про второй фронт.
ЗИГЗАГИ .
Меня сокрушило сообщение, переданное по радио. Под Харьковом пропало без вести 70 тысяч наших войск...
Ослышался? Но мама почти в голос запричитала:
— Ой, боже, ой, лышечко. Там же Витя наш!..
Сергей испуганно смотрел на мать. Личико его задрожало. Мне тоже стало не по себе. Виктор в последнем письме намекнул: «Скоро услышите про нас». Когда началось харьковское наступление, мы решили — он там.
И вот эта весть как обухом по голове. С начала войны радио не сообщало такого. А было всякое. По три города в день оставляли. И я знал: если наши уходят, то в живых уже нет никого. А тут 70 тысяч без вести. Как же это? Такая массища людей. Даже невозможно представить сколько. Стал считать. Кинотеатр «Комсомолец» вмещает 700 человек. Когда мы выходим из него, заполняется вся улица. Если люди выйдут из десяти кинотеатров, то это будет только семь тысяч. Значит, сто «Комсомольцев».
Попытался представить такую толпу. Она заполняла всю центральную площадь города, прилегающие скверы и садик, растекалась по улицам... На меня будто жаром пахнуло из печи.
Нет, с этим открытием я уже не мог оставаться дома. Побежал к Косте.
Он сидел с двухлетней Катькой, вечной его обузой, и, конечно, ничего не знал. Я рассказал про Харьков, потом про то, сколько, по моим представлениям, это будет народу, и он тоже испугался.
— Ты только матери про кинотеатр не говори. А то начнет...
— Что ты? Там же наш Виктор...
— Что ты, он же летчик!
Мы вдруг замолчали, будто споткнулись о запретную тему.
Костин отец тоже был на войне, и в их доме жили те же страхи, что и в нашем.
— Уже все роют окопы,— начал Костя и вопрошающе посмотрел на меня: знаю ли я эту новость? — У матери на мебельном,— продолжал он как можно спокойнее.— На кожзаводе тоже. Везде роют.—И, видимо догадавшись, что я не знаю, окончательно срезал меня: —
На нашей Верхней улице тоже начали. Колышков по-навбивали...
Я вскочил, готовый бежать на улицу. Костя, выждав минутку и кивнув в сторону сестренки, которая возилась с какими-то баночками, шепнул мне:
— Вот уложу эту, и пойдем. Катька словно ужаленная закричала:
— Не буду спать, не буду!
— Будешь, будешь! — Костя был железным человеком. Он подхватил одной рукой сестренку и потащил к кроватке.— Будешь. Ишь моду взяла.— Потом пристрожил: — Спи, а то убью!
Катька еще долго всхлипывала, а Костя кричал, как надоела она ему и какое она вреднющее существо. Потом Катька затихла, и утих Костя.
— Спит...— шепнул он, и мы стали на цыпочках выходить. Катька тут же подняла свою нахальную рожицу:
— Я с вами!
Костя так и взвился: «Вреднющее существо» победило. Пришлось Катьку брать с собой.
На краю улицы действительно белело десятка два деревянных колышков. Здесь же была начата траншея. Костя долго объяснял мне, как надо рыть окопы, как бомбоубежища и как ходы сообщения к ним.
— Бомбоубежище — это тот же блиндаж,— покровительственно говорил он.— Только большой блиндаж и много накатов.
Мы заспорили, сколько может быть накатов из бревен. Костя утверждал — шесть, восемь и даже десять. Я говорил, что три, от силы пять.
— А если блиндаж для маршала, для Тимошенко или Ворошилова?
Я растерянно умолк. Потом, рисуя прутиком на песке, он стал объяснять, почему траншеи и ходы сообщения роют зигзагами.
— Понимаешь, если бомба или снаряд падает в один конец зигзага, то другой остается в стороне.
Костя горячился и рисовал один за другим свои зигзаги. Катьке понравилась наша игра. Она тоже нашла палочку и, протопав в центр стратегических линий брата, начала черкать их. Косте пришлось «переселить» свои чертежи.
— Осколки летят по прямой. Если нет зигзага, то всех убивает. Чем больше зигзагов, тем лучше.
Меня поражало, откуда все это Костя знает. Даже зло брало.
С этого дня в поселке все стали рыть блиндажи и окопы. Сколько было разговоров, споров, где и как их рыть! Мы начали свой метрах в тридцати от дома. Одни говорили: далеко.
— Не успеете добежать!
Другие утверждали: слишком близко.
— Дом загорится, и вы в окопе сгорите.
Это сказала эвакуированная из Ростова толстая тетя Настя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129