Солдат сердито бросил вожжи на подводу и закричал еще сильней. Офицер свернул с грейдера, прыгнул через кювет, намереваясь бежать за нами, но потом раздумал и что-то крикнул солдату.
— Все, отъездились,— растерянно повернулся ко мне дедушка.
Обозник схватил с подводы винтовку и побежал к нам. Мы остановились, а он все еще бежал, выкрикивая и размахивая винтовкой.
Обознику до нас оставалось метров двести, и немец-офицер, считая, что дело сделано, с минуту постоял, посмотрел в сторону и тут же вернулся к своей подводе.
— Коня, супостат, приказал забрать,— опять простонал дедушка и стал лихорадочно озираться по сторонам, будто искал место, куда укрыться.
Обозник подошел к нам. Это был молодой, крепкий мужик лет двадцати пяти, с большим черным чубом и красивыми темными глазами, в которых, как мне показалось, светилась радость. Он миролюбиво махнул нам рукой, приказывая слезать с двуколки, подошел сунул руку под подстилку р мешки, на которых мы не гася в глазах радостного удивления, оттого что ему попалась такая добыча, подошел к Дончаку.
Дедушка уже стоял на земле, но вожжи из рук выпускал, а солдат обходил лошадь похлопывал ее то по крупу, то по холке, то по шее прищелкивал языком. Потом он положил на бугорок и подошел к оглобле, за которую был завязан чересседельник.
Лазарь Иванович умел завязывать узлы. Обозник подергал, подергал за ремень, а потом полез в карман, скорей всего за ножом. Я хотел было слезть на землю, но дедушка моргнул мне, чтобы не шевелился. Солдат что-то мешкал, не то не мог найти ножа, не то ему жалко было резать ремень. Дедушка чуть повел головою в сторону удалявшегося обоза и того немца, который уже трусил вслед ему на своей подводе, перевел взгляд на винтовку и вдруг, вскочив одной ногой на оглоблю, прыгнул в двуколку.
Дончак сразу рванулся в галоп, но солдат из обоза успел ухватиться за край ящика и повис на нем. Передо мною было его смеющееся лицо и те же веселые глаза, будто он играл с нами. Он начал заносить согнутое колено в ящик, но я ударом ноги сшиб его. Он перестал смеяться и сердито закричал. Я ударил его в плечо. Дедушка на минуту оглянулся и направил Дончака через сусличьи бугорки.
Наша колымага запрыгала и не перевернулась. Мы еле удержались в ящике, но обозник все еще висел на заднем борту.
Наконец я толкнул его в плечо, наверное, с такой силой, что тот слетел, но рук не разжал. Мы проволоколи его шагов двадцать, а потом он, скривив рожу, стал было опять подтягиваться на руках, и тут я снова толкнул его в плечо. Обозник отпустил борт ящика и упал. Дедушка остервенело хлестал коня.
Во мне все дрожало, будто я только что сбросил с себя огромную тяжесть. Солдат не поднимался, обоз его был далеко. Мне показалось, что там перестали двигаться, замерли и все смотрят в нашу сторону. Впереди была голая, пустая степь, только изредка попадались все те же кучки вывороченной земли да сусличьи бугорки, но теперь дедушка уже не сторонился окопов и траншей, а гнал Дончака напрямую.
Я видел, как солдат поднялся с земли и побежал к тому месту, где осталась его винтовка, видел, как он остановился, потом опять побежал и опять остановился. Мы уже были далеко от него, и я различал только его ломающийся силуэт, а напряжение не проходило.
Потом мы услышали выстрелы. Скорее всего стрелял «наш» солдат, фигурка которого теперь уже еле маячила на горизонте.
— Пали, милый, в белый свет, как в копеечку.— Дедушка перевел Дончака с галопа на рысь, я услышал и в его голосе ту же дрожь, которая все еще билась во мне.
Ехали несколько минут молча. А потом оба вдруг захохотали. Дончак сам перешел на шаг, и стали постепенно просыхать его темные бока, которые ходили ходуном, а мы все вспоминали и вспоминали подробности происшествия, нет — нашей победы.
— А здорово ты его, Андрюха...
— Ага,— давился я от смеха,— а он как клещ — вцепился и держится. Сильный, вы знаете, какой сильный...
— Но если б он догнал нас,— озорно сощурил глаза дедушка,— то не сносить бы нам головы.
— Не догнал бы,— храбрился я.
Я готов был теперь без удержу хохотать и придумывать такие подробности в своем рассказе, что мне и самому было бы интересно слушать.
— Вот небось обидно ему. Он с оружием, а мы без ничего.
— Наверное,— соглашался дедушка.— Старый да малый, а он бугай...
— Он сначала смеялся, думал нас так, одной ручкой,— перебивал я деда,— а потом плакал.
— Плакал?
— Конечно, плакал. Когда я ему по рукам и он упал... Думаете, чего он лежал так долго? Плакал.
— Ты подсмотрел?
— Ну а чего ж он делал? Надо же было за винтовкой сразу бежать, а он лежал. Точно, плакал. Он вообще какой-то лопух: подошел, смеется, винтовку бросил...
— Нет, он не лопух,— оборвал меня дедушка,— они тут слишком тихо живут, с детьми да со стариками воюют. Сукин сын, что он не видит, кто перед ним? Женщина беззащитная или малый пацан какой — он все равно норовит обидеть. Где только наши красноармейцы?
Разговор перешел на нашу сегодняшнюю жизнь, и я хотел кое-что про нее узнать у деда.
— Надо им сдачи давать,— начал я,— вот как этому. Ребята говорят, можно оружие в окопах найти.
Дедушка так и опешил, даже остановил Дончака.
— Ну, брат, с тобой не задремлешь. Кто это про оружие говорит?
Я неопределенно пожал плечами, как это делал Васька. Дед повернулся ко мне всем своим крепким, приземистым торсом и сказал тем жестким и злым голосом, от которого все в доме смолкали:
— Ты забудь про эти разговоры. Слышишь, забудь! Вояка какой нашелся! Ты только про себя думаешь, а есть еще и мать, и Сережка, и Вадик, и Люся маленькие.— Он даже задохнулся, а потом свирепо закашлялся и кашлял долго, сгибаясь в поясе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129