— снимая шапки, подшучивали старики.— Уж не отца ли нашего председателя?
Дядя Ваня тоже не лез за словом в карман, но домсЗ приходил злой.
— Вы хоть бы одевали его поприличнее! — кричал он! сердясь на мою бабушку, свою мать.— Где его одежд» нормальная?
— Да я ему не говорю, что ли, вот она лежит,— отвечала бабушка.— Так ему ж хоть кол на голове теши.
— И не буду выряжаться,— взъярялся дед.— Я при конях.
— Так стыдно ж, как старца какого везу.
— Я при конях, мне не стыдно,— повторял дед.— А кому стыдно, пусть пешком ходит.
Когда дядю Ваню уже перед самой войной избрали председателем сельского Совета, злые языки говаривали, что Лазарь Иванович перевел Ивана Лазаревича на новую должность, потому что он не сработался с ним.
А дед так й остался конюхом при своих «выездных, правленских» конях.
— Дедушка, а где твои выездные сейчас? — спросил я.
— В Красной Армии служат, Андрюха. Сразу ж, как война объявилась, их и забрали. Добрые были кони... Дончак наш тоже строевой, да, видно, в перипетию попал...
Мы уже были километрах в трех за Гавриловкой, на той стороне Червленой. Речку переехали вброд в километре ниже села и теперь выехали к полям, где колхоз сеял пшеницу. Поворачивая из стороны в сторону свою исхудалую, морщинистую шею и оглядывая изрытые скопами поля, дед сокрушался:
— Что творится, что творится. Так испоганили землю. Когда выбрались на край пшеничного поля, дед распорядился:
— К окопам близко не подходить! К той балочке тоже не надо. Там мины могут быть. Собирать только по бугру. Хоть и меньше колосков, зато надежнее.
Дед снял с повозки брезент и расстелил его на стерне. Потом сбросил на него мешки, наши сумки, корзинку с харчами, бачок с водой и какую-то странную палку. Даже две, но сцепленные сыромятным ремнем. Одна длиною в мою руку, другая в полруки.
— Что это?
— Цеп.
— Цепь? — удивилря я.
— Цеп,— поправил дед, но я не понял.— Вот наберем колосков, тогда объясню,— добавил он и, накинув на шею лямку здоровенной, вполмешка, сумки, бросил:— Пошли,
— Это цеп,— шепнула мне тетя Надя.— Им молотят зерно.
Мы подхватили свои парусиновые сумки с такими же, как у деда, лямками и пошли вслед. У Вадика была сумка от противогаза. Еще дома я облюбовал ее себе, но дед высмеял меня:
— Что ж ты детячью берешь? Сереге отдай. А тебе вот.— Он достал большую сумку из крепкой мешковины.— Эта мужицкая.
Но Сергей тоже отказался от «детячьей», и теперь с ней щеголял Вадик. Он был довольнёшенек. Вышагивал впереди деда и повторял:
— Я командир, я командир! Однако дед скоро урезонил его:
— Ты, командир, колоски пропускаешь. А ну, иди сюда. Смотри, сколько их здесь. Видишь, а ты прошел.
Так они шли, старый и малый рядом, и старый учил малого, как люди добывают свой хлеб.
Это, пожалуй, был самый легкий из всех существующих способов добычи хлеба и, может быть, больше всего подходивший для нас, мальчишек. Хлеб уже выращен кем-то, а ты только иди, подбирай колоски и клади в сумку, которая мягко постукивает тебя по коленям.
Вначале сбор колосков вообще шел как игра. Вадик и Сергей бегали по полю и выхвалялись друг перед другом и дедом, кто сколько набрал в сумку. Показывали, какие большие колоски им удалось найти, но потом и они уморились и уже ходили, как и мы, молча, подолгу оставаясь на корточках, делая вид, будто сидя ищут колоски.
К обеду, высыпав из своей сумки на нагретый солнцем брезент колоски, дед разгреб весь наш общий сбор, чтобы он лучше проветривался и просыхал, потом объявил:
— Полпуда добрых будет. Теперь, работнички, отдыхайте, готовьте обед, а мы с Андрюхой подскочим до Кривой балки, глянем, что там эти супостаты от ячменей оставили.
Я сдернул с ящика двуколки уздечку и побежал в конец поля, к лощине, где пасся спутанный Дончак.
Конь покорно опустил ко мне голову и дал надеть уздечку и даже легко разжал зубы, чтобы я вставил удила. Потом он так же покорно подождал, пока я развяжу у него на передних ногах путы. Когда все было готово, Дончак бойко тряхнул головой, будто приглашая! меня: ну а теперь давай садись!
Сергей и Вадик чуть не умерли от зависти, когда я подскакал к ним, и закричали, бросаясь к деду:
— Нас тоже, нас тоже верхом.
Доскакать-то я доскакал до нашего «стана», а вот с коня меня снимал дед. Левая штанина опять намокла. Тетя Надя уложила меня на брезент и стала разматывать бинт. Дед растерянно топтался рядом, приговаривая:
— Ах ты ж, батюшки. Да чего ж тебя понесло, казак несчастный. Чего? И я-то старый...
Дед впервые увидел мою ногу в крови и испугался, а я молчал и даже начал изображать на лице «геройское страдание». Пусть, мол, видит и не подсмеивается!
Но тетя Надя тут же испортила мой спектакль.
— Хватит рожу корчить, а то еще ниже спущу штаны да как отстегаю вот этим кнутом. Прешь, куда твои очи не лезут.— И, повернувшись к деду, успокоила его: — Ничего страшного, тато, нет. Тут и ранка-то с мышиный хвостик. Поглядите. Все уже зажило, так он опять, негодный, расковырял.
Дед немного успокоился, но на мои просьбы ехать с ним к Кривой балке и искать ячменные поля отказался.
До вечера собирали колоски и, как за ужином объявил дед, «набрали больше пуда чистой пшеницы».
БОЙНЯ
Дед разрешил мне «пробежаться по селу» со строгим наказом не ходить к окопам и траншеям. Раньше, когда еще была жива бабушка, мы со старшим братом Виктором, а когда подрос Серега, то и с ним, каждое лето приезжали в Гавриловку.
Поездки к деду были самыми светлыми и радостными днями в нашей жизни. Мы ждали их с самой зимы. Речка, рыбалка, вольный, не родительский режим дня, всегда свежая и вкускющая деревенская пища — чего еще могут желать ребята в каникулы, которых ждешь как манны небесной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129