Прогадала, выходит. А теперь если опоздает, то судить могут. Время военное!
Так мы рассуждали с братом Серегой в тот вечер, тревожась за отца и за маму. Ее не дождались, уснули. А утром открываю глаза — мама в комнате. Сидит на койке и застегивает кофточку. Лицо обветренное, загорелое, а глаза хоть и усталые, но веселые.
— Хотела ложиться, да не к чему. Завтрак приготовлю и побегу на работу.
— Ну, видела?
— Видела. День-деньской от зари до зари в степи копают. Худющий! Почернел весь. За вами скучает. Обещала, если до Нового года его никуда не отправят, то поедете с Сережкой к нему. Тетка Ульяна повезет своих и вас захватит. За нее поработаю, а вы съездите.
Проснулся Сергей. Мама спешила:
— А ехали, не приведи господь! На товарняках, на открытых платформах, военные сгоняют, а мы цепляемся...
Махма сдержала обещание. И мы с Серегой побывали у отца. Это была удивительная поездка. Она открыла нам многое в той войне, которая шла уже полгода.
От железнодорожной станции шли пешком километров двадцать, а то и больше, тащились весь день и несли в мешочках, перекинутых через плечи, продукты для отца: пшено, муку, немного сала, масла, даже баклажку с водкой. Все было в узелках, сумочках, переложено шерстяными носками, варежками, упаковано, чтобы не давило плечи. Но на плечи давило, болела спина. Последние километры я нес оба мешка (из мешочков они превратились в мешки!), а Серега еле плелся сзади.
И все же не это доконало меня. Почти по всему нашему пути мы видели тысячи людей, чернеющих на снегу. Люди напоминали мне изгородь из темных столбиков. Изгородь совсем не двигалась. Она ломалась. Ее жердинки то исчезали, то появлялись на снежном поле. Я понял, что это не изгородь, а люди, только тогда, когда тетя Ульяна сказала:
— Вон они, наши горемычные, землюшку долбят. Еще когда мы сидели на станции, а потом ехали на поезде и опять сидели в ожидании другого, когда бегали по путям и спрашивали у военных, штатских, у мужчин, женщин, детей, куда идет такой-то поезд, я думал: «Наверное, все люди на земле побросали свои дома и едут куда глаза глядят». А сейчас смотрел на шевелящиеся черные жердочки на снегу и впрямь поверил, что весь мир тронулся с места. И сделала это война, которая гремела уже не где-то там далеко, а совсем рядом. Мы увидели отца. Сидели, отогревались у печки в большом школьном коридоре, а он вбежал. В телогрейке, перепачканной глиной, в грязных сапогах, в руках — ушанка. Волосы на голове слиплись, на висках дрожат бусинки пота. Подхватил Сергея, потом присел рядом и сдавил нас обоих крепкими, как железо, руками.
— Мне сказали, твои сыны там... Ну как вы? Не поморозились? Как назло, холода и холода.
Прожили мы с отцом день и две ночи. Ночевали с солдатами в холодной школе. Я спросил, где же теперь учатся дети.
— А в своих домах,— спокойно ответил отец. .
— Вот лафа, сиди дома! — оценил Серега.
— Нет,— улыбнулся отец.— Они ходят, только школа у них по очереди: сегодня у одних в доме, завтра у других.— Брат озадаченно нахмурил лоб: он думал.
Спали вповалку на полу. Отец укрывал нас всем, что у него было: телогрейкой, шинелью, стеганой поддевкой, даже шарфом, но к утру в школе стало так холодно, что мы проснулись. Дневальный простуженно кричал:
— Подъем! Подъем!
Все стали сворачивать постели. Как и вечером, огромная комната вдруг превратилась в толкучку, и меня поразило, как все эти люди смогли здесь переночевать, не задавив друг друга.
Днем пошли на окопы к отцу. Они были километрах в пяти от станицы и тянулись по бугру от горизонта до горизонта. Тысячи людей в телогрейках долбили кирками и ломами мерзлую землю *.
1 Уже когда были написаны эти страницы, автору в одном журнале попалось интервью с бывшим секретарем Сталинградского обкома партии М. В. Водолагиным. Там говорилось: «Еще в октябре сорок первого, когда фашисты рвались к Ростову-на-Дону, для защиты оборонной промышленности города на подступах к Сталинграду развернулось строительство трех оборонительных рубежей протяженностью 1100 километров... К концу года на их сооружении работало 107 100 человек местного населения и около 88 тысяч военнообязанных. За три месяца лопатами и ломами было вынуто 7,9 миллиона кубометров земли, сооружено 6500 огневых точек, 3300 землянок. 195 тысяч строителей — население большого города — работали в необжитой, безводной степи, где не было ни жилья, ни коммунального хозяйства. ...В январе 1942 года оборонительные рубежи первой очереди были построены». (Здесь и далее цитируется по журналу «Молодой коммунист», 1975, № 3.)
Люди, люди, люди... Сколько же в России людей? Здесь все больше в возрасте отца, а то и старше.
— А мы вам тут гостинец приготовили.— Отец нырнул на дно глубокой траншеи и, подняв на бруствер телогрейку, стал разворачивать ее.— Нате, прячьте! — Он сунул в руки Сергею спящего суслика.
Вечером, когда мы шли через станицу к школе, отец печально поглядел на порубленные сады во дворах и вздохнул:
— Уже и рубить нечего, а зимы еще только половина. Война! Даже до сусликов добралась.— И, заглянув Сергею за пазуху, повеселев, добавил: — Ну как, живой?
На следующее утро, провожая нас за станицу, отец шепнул мне, чтобы не слышал Сергей:
— Я уже три рапорта подал... Говорят, после третьего посылают. Только ты матери ни-ни. Понимаешь?
Я кивнул.
ВТОРОЙ ФРОНТ
Зима пришла необычно рано. Снег как лег на ноябрьские, так уже больше и не сходил.
Война, казалось, идет страшно давно. Началась она, когда из Заволжья, как из печи, на город дышало зноем, а сейчас все заметает снегом, жмут морозы. За полгода столько всяких перемен!..
Отца уже нет на окопах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129