ведется она для немногих. Как это всегда бывает, бедные должны проливать кровь за богачей.
11 декабря. Опять напряженные воздушные бои. Два русских самолета сбиты. Русские летчики очень дерзки. Они сбрасывают листовки и бомбы. Каждый вечер прилетает «кофейная мельница» (По-2.— В. Е.) и сбрасывает бомбы.
12 декабря. Русские летчики становятся все более нахальными. Они сегодня стреляли из бортовой пушки. Наш маленький Фогт убит. Кто будет следующий? Настроение у меня все не улучшается.
14 декабря. Я слишком впал в уныние, снова очень печален. К сожалению, мне не с кем поговорить откровенно. Мучает мысль, что я навсегда останусь в России. И все же надеемся, что в ближайшие дни кольцо будет прорвано. Утром под прикрытием танков и орудий поедем доставать продовольствие. Не хочется провести рождество без всего.
17 декабря. Многие находятся в подавленном настроении, так как мы все еще в окружении.
19 декабря. Повсюду артстрельба. Наши это или русские? Бертольд и Рункель погибли вслед за Фогтом. Двадцать процентов раненых. Из пятнадцати человек, пришедших 3 ноября в запасную роту, семь уже выбыли. Когда придет конец нам?
22 декабря. Русские опять прорвались на участке итальянцев и находятся около Миллерово.
25 декабря. Наш праздничный вечер прошел неплохо. Сначала — старая немецкая песня «Тихая ночь, святая ночь». Почтили наших павших товарищей. Все вспоминали родину. На обед были котлеты и пудинг с яблоками. Каждый получил немножко покурить. Несколько дней назад поблизости от нас пленные одного лагеря убили часового, и все убежали. Причина этого, вероятно, голод.
28 декабря. Мы все здесь становимся немножко пессимистами. У всех болят головы. Только бы не заболеть. Тогда все потеряно. Здесь нет ни одного врача. Чувствуешь себя забытым богом и людьми.
В дедушкиной кухне холодно, тесно, мы здесь вместе с бойцами из второго расчета дальнобойной гаубицы. Батарея за селом. По ночам солдаты поднимаются, натягивают на себя белые маскхалаты и уходят в разведку — «высмотреть, куда им стрелять завтра». Мы лежим, не спим, ждем их возвращения. И так почти каждую ночь. Старший среди них сержант Митя — здоровенный моряк-подводник с Дальнего Востока, под солдатской гимнастеркой у него тельняшка. Он говорит мне всякий раз, шгда уходит в ночь:
— Ну, договорились, Андрей. Значит, на флот — не пожалеешь. Лучше пять лет на флоте, чем три в пехоте. Держи.— Митя обнажает ослепительно белые зубы и подает мне широченную, как лопата, ладонь.
В тревожной тоске я всегда смотрю на его могучую спину и потом долго прислушиваюсь к удаляющимся шагам за дверью. У разведчиков жизнь опасная, но интересная. Я завидую им, но всегда, когда они уходят, боюсь за них. С ними хорошо, народ они щедрый и веселый, без шутки слова не скажут.
Жизнь у нас нормальная, сытая. Такой больше не была до конца войны. Не было потому, что ранней весной и еще раньше, в январе и феврале, воинские части стали отбывать из Сталинграда.
Уезжали и наши артиллерийские разведчики... Эт было перед новым, 1943 годом. Фронт отодвинулся куда то под самую Песчанку, и их «хозяйство» тоже собра лось в дорогу. Митя пришел прощаться в новой форме. Ворот, как и прежде, распахнут, и на груди синие полоски далекого и милого ему моря. На продубленном нашими степными ветрами и морозами лице тугая улыбка, а глаза печальные.
Как же крепко люди прирастают друг к другу, когда рядом смертельная опасность! Слабый к сильному и сильный к слабому, дети к взрослым и, может быть, еще больше взрослые — к детям.
Митя в резком замахе поднимает руку.
— Ну, держи, Андрюха,— бьет он своей широкой ладонью в мою,— как уговорились, на флот. Юру или Гришу твоего найдем обязательно. Слышь, найдем! Как только где прослышу, так сразу дам знать. Ну, еще раз держи.— И он опять, с потягом, шлепает в мою ладонь.
Изо всех сил держу удар, даже в зажившем бедре отдалось. Предательские слеш комком ползут к горлу.
— Ну, силен! - непривычно громко хохочет Митя.— Отъелся п/1 армейских харчах, воробей. Ишь шея, ишь щеки,,. Он похлопывает меня по плечам.— Набирай форму, для флота пещь необходимая. Не вешай носа и жди вестей!
ДНЕВНИК (окончание)
29 декабря. Вчера русские прорвались на участке 208-го пехотного полка. Манштейн, который спешил нам на помош(ь, кажется, окружен сам. Все повесили головы. Но нам нельзя распускать нервы! Поражения Германии нельзя допустить. Быть зарытым здесь, в России,— мысль неутешительная. Хотя, пожалуй, и на это надо рассчитывать. Нам нужно защищать нашу Германию от русских!
30 декабря. Настроение все хуже. Манштейн тоже окружен. Сменят ли нашу дивизию? На участке 208-го полка русские прорвались потому, что нашим солдатам запрещено стрелять. Сильно голодаем. Из еды — только конина.
31 декабря. Никогда бы я не подумал, что конец 1942 года застигнет меня в бесконечной приволжской < гепи у Сталинграда. Путь был через Киев — Харьков — Оскол — Чар (вероятно, Чир.— В. Е.) — на Дон и теперь в Гончара. Мы все еще окружены, но не надо отчаиваться. Сегодня узнали, что будем, получать еоюедневно по 100 граммов хлеба.
1 января 1943 года. Сегодня Гаммерс пришел с известием, что русские пленные будут расстреляны. На это никто не имеет права. Если мы еще имеем надежду на прорыв, то пленных следует взять с собой или оставить их где-нибудь в одном месте. Тогда мы бы показали нашему врагу, что мы не трусливые убийцы, а сражаемся честно. У меня мало надежды на возвращение из России,
3 января. Почти все, за исключением нескольких ремесленников, идут в пехоту. У всех крайне подавленное настроение. С одним я крупно поговорил. Он хочет при первой же русской атаке пустить себе пулю в голову, Я ему объяснил, что нужно подороже продать свою жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129