И в этот вечер, как всегда, разговор вертелся вокруг ребенка. Разговор тривиальный, но в то же время такой важный.
– Она так быстро растет, что опять нужно удлинить ее платьица и купить несколько пар чулок. Пятки тех, в которых она приехала, уже приходятся ей на середину ступней.
– Лотти, посмотри! Она засыпает. А, опять проснулась и засосала, как бешеная! То отвалится в полудреме и закатит глазки, то опять спохватится и примется за дело. Никогда в жизни не видала такой сони! Спит день и ночь – и все тут…
Тетя Шарлотта предалась воспоминаниям:
– В те времена, когда ты и Белла были маленькими, дети носили длинные платья – настоящие шлейфы с тысячью складок – и бесконечное количество нижних юбочек, фланелевых и полотняных. Няньке приходилось часами вас одевать. А теперь, кажется, чем меньше на них надевают, тем здоровее они становятся.
Чарли сидела на полу по-турецки, прислонившись спиной к старому пузатому креслу.
– Скажи, Лотти, как обращаются с детьми во Франции? Там, я слышала, их до сих пор страшно кутают и пеленают. Что было на нашей малютке, когда ее нашли?
Лотти подошла к кроватке и тихонько взяла бутылку. Клер опять закатила глазки.
Тетя Шарлотта, сидя в кресле у окна, наклонилась вперед. Ее дрожащий указательный палец чертил круг за кругом по черному шелковому колену.
– Да, Лотти, скажи, в чем была бедная брошенная крошка?
– Право, я… я не помню, тетя Шарлотта!
Она тщательно подоткнула одеяльце со всех сторон. Клер спала крепким сном, сжав кулачки высоко над головой, как спят здоровые младенцы. Лотти постояла над колыбелькой, вглядываясь в спящего ребенка. Старая-старая девственница в кресле у окна и молоденькая девушка, сидевшая по-турецки на ковре, пристально смотрели на нее. Тихая, мирная атмосфера детской вдруг показалась насыщенной электричеством. Малютка зачмокала губами Чарли выпрямилась, не сводя глаз с Лотти.
– Лотти, помнишь моих пятерых… мои пять… – Она осеклась и подавила рыдание, потом вскинула голову. – У меня они еще будут!
Тогда тетя Шарлотта выразила словами мысль, которая бродила у всех трех женщин.
– Ты хочешь рассказать нам о нем, Лотти? Расскажи!
Страх вспыхнул в глазах Лотти, когда она перевела взгляд с лица тети Шарлотты на Чарли. Но от того, что она там увидела, страх исчез, как дым, и она вздохнула с облегчением, с огромным, великим облегчением.
– Да!
– Ну тогда расскажи!
Но Лотти еще колебалась минуту, пристально всматриваясь в них.
– Вы обе знали… все это время?
Тетя Шарлотта кивнула. Но Чарли слегка покачала головой.
– Нет, до последней минуты… Но что-то в твоем лице, когда ты стояла, глядя на нее…
Лотти подошла к тете Шарлотте и села в низенькое кресло у ее ног. Чарли, как краб, переползла комнату и умостилась около Лотти, облокотившись о ее колено. В старом доме было тихо-тихо. Слышалось ровное дыхание ребенка Лотти заговорила приглушенным, но ясным голосом: чтобы не потревожить сон ребенка, но и чтобы тетя Шарлотта могла услышать. Можно было бы перейти вниз или в другую комнату, но они остались здесь. Три женщины сидели в полутемной детской.
– Мы встретились… я познакомилась с ним в Париже через несколько дней после приезда. Он приехал во Францию в начале войны в качестве корреспондента, затем возвратился в Америку и записался добровольцем. Война была ему противна, как каждому мыслящему человеку, но он говорил, что должен был пойти. Мы… мы сразу полюбили друг друга. Никогда раньше я не встречала такого человека. Я и не знала, что такие есть на свете. То есть, пожалуй, знала но никогда они не попадались на моем пути. Был он только младшим лейтенантом. Вообще, в нем не было ничего похожего на начальника. Он так и говорил, что не умеет командовать и терпеть не может муштровки. Ему было тридцать семь лет. Познакомила нас Винни Степлер, она знала его еще в те дни, когда он, совсем молодым человеком, начинал свою карьеру репортера в Чикаго. Потом он переехал в Нью-Йорк. Ну и вот, первую неделю, когда я ждала отправки на фронт, он, Винни и я – вы знаете, она меня встретила в Париже, – мы повсюду бродили вместе, и это было чудесно! Просто не передать!.. В Париже рвались снаряды, но запуган он не был. Улицы, парки, рестораны были полны народу. Вы не можете себе представить, каким наслаждением для меня было бродить с ним по Парижу. Он относился ко всему, как сущий ребенок. Мог одинаково восхищаться гравюрой в окне магазина, соусом в ресторане, заходом солнца в Булонском лесу. Как сумасшедшие, хохотали мы над всякой чепухой, над разными шутками, которые не показались бы смешными человеку постороннему. Я знала только одного, похожего на него: это был тот мальчик… ну, когда я училась в Армор-колледже… Тогда мне было восемнадцать, с тех пор я его не встречала. Теперь он важная персона. Но он обладал теми же качествами. Кажется, это называется чувством юмора, но это гораздо больше, шире. Это самая чудесная вещь на свете, и если она у вас есть, вам не нужно ничего другого… Четыре месяца спустя он был ранен. Ранен не тяжело. Шесть недель он провел в госпитале. В течение этого времени я с ним не видалась. Потом он вернулся на фронт. Мы с ним постоянно переписывались. Не знаю, как мне вам объяснить то состояние, в котором… в котором… Чарли подняла на нее глаза.
– Я понимаю, что ты хочешь сказать. То состояние… состояние духа, которое овладевало там порядочными людьми, порядочными девушками. Да?
– Да. Ты это понимаешь?
– Ну, я могу себе представить…
– Нет, не можешь! Колебались вековечные устои, и мы, бывшие там, это чувствовали. Казалось, все то, что мы считали таким важным и существенным, не имело уже никакого значения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75