Умри и, вы были бы рады! Но пока я еще не собираюсь доставить вам такое удовольствие. Завтра я встану, кот увидите!
Эту угрозу они слышали из ее уст так часто, что почти не обращали на нее внимания. А если и обращали, то только для того, чтобы успокаивающе сказать:
– Ну, завтра мы посмотрим, как ты себя будешь чувствовать, хорошо?
Когда в конце концов она осуществила свою угрозу, сиделка, вошедшая рано поутру в комнату, увидела, что она полулежит в вольтеровском кресле у окна. Оказалось, что миссис Пейсон тайком встала с постели и даже шарила в комоде и гардеробе, отыскивая вещи, которых не носила в течение многих месяцев. В одной руке у нее был крепко зажат корсет. Она самым серьезным образом хотела его надеть, как делала ежедневно до болезни. Она всегда с презрением смотрела на женщин в кимоно и без корсетов. До кресла она дотащилась, вероятно, лишь благодаря почти сверхчеловеческому усилию воли. В этом кресле ее и нашли утром. Женщина, рожденная властвовать, не сломленная до самого конца…
Чарли приехала на похороны. Она должна была вновь присоединиться к труппе Красилова только по приезде ее в Чикаго на двухнедельные гастроли.
– Сомневаюсь, что она вернется на подмостки, – сказал по секрету Генри Кемп Лотти. – По-моему, не так уж она бредит балетом и жизнью богемы. Какое там! Стоило посмотреть, с каким удовольствием она уплетала за завтраком свежие яйца. Я спросил ее, чем же питались они в дороге, и получил в ответ «Всякой дрянью»
Тетя Шарлотта искренне оплакивала свою сестру. Казалось даже, что ей недостает ее язвительных замечаний и нравоучений Некому было придираться к ее одежде, привычкам, идеям и выражениям. Лотти ей возмутительно угождала. Все хозяйство катилось по рельсам, проложенным миссис Пейсон: покупали так, как покупала она, думали так, как думала она, завтракали, обедали и ужинали в часы установленные ею. Она была слишком сильной личностью, и влияние ее не могло исчезнуть так сразу.
Легче, чем кто бы то ни было, отнеслась к прибытию французского ребеночка тетя Шарлотта, как будто его присутствие в старинном сумрачном особняке на Прери-авеню было для нее делом привычным и естественным. Ее манера путать имена могла хоть кого поставить в тупик. Она часто называла Клер – Лотти или Чарли – Клер. Она хлопала над девочкой в ладоши или качала трясущейся головой, приговаривая: «Ни, ни, ни! Нельзя! Тетушка накажет!» или: «Поди сюда, поди к тетушке Шарлотте», точь-в-точь, как сорок лет тому назад говорила она Белле. Однажды она на минутку спустила ребенка на пол гостиной и Клер поползла на четвереньках по излучинам выцветшей зеленой реки ковра, запуская пальчики в тусклые, едва заметные теперь корабли и цветочные гирлянды, совсем как Лотти и Белла давным, давным-давно. О продаже старого дома говорилось очень много, но всем казалось, что дальше разговоров дело не пойдет.
В положенное время у Клер стали прорезаться зубки. И совсем как до нее Белла и Лотти, она сосала набухшими деснами твердые ручки старого «буйволова» кресла. Занималась она этим делом, понятно, только в тех случаях, когда сидела на руках у тети Шарлотты. Лотти и Чарли вывели из употребления этот обычай, как в высшей степени негигиеничный.
– Чепуха! Ты и Белла сосали старого «буйвола», пока все зубы не прорезались, и обе, слава Богу, живы и здоровы.
Чарли приходила ежедневно – иногда по два раза в день – навещать малютку. Она была ею совершенно очарована, сделалась ее рабой и постоянно хотела катать ее в шикарной английской колясочке по Прери-авеню, не обращая внимания на протесты Лотти. Та предпочитала, чтобы девочка больше спала или дышала свежим воздухом в мирной тишине садика за домом. Конечно, Чарли нашла поддержку в лице тети Шарлотты.
Чарли говорила:
– Ну ты посмотри только, какая у нее мордочка в этом капоре! Все на улице останавливаются полюбоваться ею, а я начинаю хвастать. Вчера я сказала одной даме, что это моя девочка. Я ожидала, что она скажет: «А вы так молоды!», но она промолчала.
Тетя Шарлотта говорила:
– Нет, что за дурацкая мода – не разговаривать с детьми и не носить их на руках! Они могут вырасти идиотами. Как, по-твоему, могут они чему-нибудь научиться? Лежат себе, как истуканы, или ревут до потери сознания. А все, что им нужно, – это немножко нежности и ласки… Она хочет, чтобы старая тетушка побаловалась с ней да поиграла, правда? – обращалась старушка к ребенку.
Клер была прелестной, нежной, как лепесток розы, крошкой, и восьми месяцев от роду уже обладала неуловимым качеством, известным под именем «стиль».
– Она из тех девчурок, – сказала Чарли, – которые нарядны и в ночной фланелевой кофточке.
– Ах, эти француженки! Шик – вот что у нее есть!
Французская речь Чарли была скудным, заплетающимся языком американки, окончившей колледж, но она настойчиво обращалась к Клер по-французски, к полному восторгу этой молодой особы, поглядывавшей на нее широко раскрытыми глазами.
Одна из больших комнат второго этажа была заново отделана, заново меблирована и превращена в детскую. Почти ежедневно в шесть часов вечера здесь можно было застать Лотти, Чарли и тетю Шарлотту. Шестичасовая бутылка молока была чрезвычайно важным, жизненно необходимым делом. Она непосредственно предшествовала отходу ко сну. Она должна была быть выпита из каких-то высших диетических соображений в полном покое. Все трое в сумерках разговаривали вполголоса, наблюдая за Клер, лежавшей в маленькой кроватке. Клер с восторгом тянула молоко из бутылки, поглядывая на них круглыми глазками. Она сосала с невероятной энергией и с почти сказочной быстротой поглощала содержимое бутылки, если только за ней не следили самым внимательным образом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75