Аудиенция была назначена на полдень.
До визита оставалось еще некоторое время, и я, воспользовавшись этим, отправилась к себе в каюту.
В назначенный час на корабль прибыл офицер турецкой гвардии, которых они называют мамелюками. Он должен был возглавить кортеж, состоявший из сеньора Гвиччардини, меня и Леонарды.
Нас усадили на настоящих арабских скакунов, и в сопровождении целого отряда мамелюков проводили ко дворцу паши.
По бокам шли несколько янычар. Им вменялось в обязанность ударами палок отгонять любопытных, мешавших шествию нашего посольства.
Окружавшие нас на лошадях мамелюки являли собой весьма живописное зрелище. На них были одеты красные тюрбаны, красные куртки, красные шаровары и красные туфли. Хотя я по-прежнему с опаской относилась к туркам, а особенно к янычарам и мамелюкам, нельзя не признать, что их внешний вид являл собой зрелище, приятное для глаза. Правда, лица солдат, окружавших с палками наш кортеж, отличались разнообразием оттенков: у некоторых были белые лица, у иных – кожа цвета слоновой кости.
На пути движения нашего кортежа мы встретили полк янычар, двигавшийся куда-то по грязным улицам города под грохот барабанов.
Ни о какой стройности их рядов не могло быть и речи, поскольку каждые пять минут обувь солдат увязала в грязи, и их обладателям приходилось останавливаться, чтобы извлечь ее оттуда. И вообще, всех этих солдат можно было принять за разношерстный сброд – столь пестро разодетой толпы я еще ни видала никогда в жизни. Даже участники венецианских и флорентийских карнавалов не были одеты столь вызывающе пестро и ярко.
От царившей в Александрии невероятной жары лица солдат были покрыты крупными каплями пота, а шум и грохот, издаваемые ими при продвижении, можно было сравнить только с иерихонскими трубами.
Бедняжка Леонарда, увидев это ополчение паши, беспрерывно молилась.
Когда полк, наконец, освободил дорогу, мы смогли продолжить свой путь ко дворцу турецкого наместника.
Во дворе в полном вооружении с ятаганами и кинжалами нас ожидал еще один отряд мамелюков. Их красные одеяния невольно притягивали глаз.
Мы спустились с лошадей в сопровождении офицера мамелюкской гвардии, миновали двое ворот, поднялись по лестнице, прошли через анфиладу совершенно пустых белых залов с непременным фонтаном в центре.
В предпоследнем зале сеньор Гвиччардини остановился, чтобы дать команду носильщикам, которые тащили следом за нами наш груз. Это были подарки, предназначенные для паши Ибрагима.
Сеньор Гвиччардини захватил с собой несколько богато инкрустированных ружей и пистолетов, которые, наверняка, были диковинкой здесь на Востоке, а также доспехи солдат венецианской и флорентийской гвардий.
Затем мы вошли в парадный зал. Он ничем не отличался от предыдущих. Здесь также не было мебели, кроме огромного дивана, опоясывающего зал. В самом темном углу на диван была брошена львиная шкура, а на этой шкуре нога на ногу восседал сам Ибрагим-паша, держа в левой руке четки, а правой, перебирая пальцы на ноге.
Сеньор Гвиччардини вежливо поздоровался с пашой и сел справа от него. Мы с Леонардой заняли место на диване слева.
Вначале, никто не произнес ни слова. Когда все расселись, Ибрагим-паша подал знак слуге, и через несколько минут в зал внесли зажженные кальяны. Прежде я только слыхала о том, что это такое.
Это были длинные трубки, концы которых были погружены в сосуды, наполненные какой-то жидкостью. Из трубок вверх поднимались едва заметные струйки дыма.
Один из кальянов поставили перед сеньором Гвиччардини, другой – перед Ибрагимом-пашой.
Пока длилась эта процедура, мы успели разглядеть пашу Ибрагима.
На нем был круглый турецкий тюрбан, великолепный шелковый халат, расшитый узорами из золотых нитей, и туфли с загнутыми кверху носами. Он выглядел лет на сорок – коренастый, плотный, с красным лицом, живыми блестящими глазами. Усы и борода его были такого же цвета, как львиная шкура, на которой он восседал.
Сеньор Гвиччардини из вежливости несколько раз затянулся кальяном, и я заметила, как он едва сдержался, чтобы не закашляться. Что же касается самого паши Ибрагима, то он вдыхал дым из трубки так, как будто бы он ничем не отличался от свежего воздуха.
Наконец, с трубками было покончено, и слуги внесли на больших золотых подносах маленькие чашки с черным густым напитком, который мне подавали в бане. Рядом с чашками стояли блюдца с водой.
Сеньор Гвиччардини уже объяснил мне, что этот напиток называется кофе. Оказывается, что генуэзские и венецианские купцы уже завезли его в Европу, однако, широкого распространения этот напиток там не получил. Я также не встречала кофе ни у Лоренцо Великолепного, ни при дворе короля Франции. Как рассказывал мне затем сеньор Гвиччардини, кальян и кофе, поданные вместе в домах турецкой знати, означают высшее расположение. На обычных приемах турецкие сановники обычно преподносят своим гостям либо одно, либо другое.
Некоторое время я колебалась, не осмеливаясь поднести ко рту чашечку с этим горьким напитком и памятуя о том неприятном впечатлении, которое осталось у меня от кофе во время посещения бани, я испытывала сомнения – стоит ли снова повторять такой печальный опыт. Судя по тому, что из чашки поднимался пар, напиток был очень горяч. Однако, вспомнив о том, что мы находимся на дипломатическом приеме, я решила сделать несколько глотков и едва не обожгла себе небо.
Стараясь не показывать своих чувств, я по-прежнему держала чашку возле рта.
Вся эта церемония проходила в совершеннейшем молчании. Наконец, Ибрагим-паша щелкнул пальцем, и в зал вошел какой-то неприметный человек в желтом халате.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149