Прошло пять дней. В больничке ему надоело. Скучно. Курева нет. И как-то он сказал медсестре:
– Я могу сам себя вылечить.
– Как? — спросила она.
– Принесите мне марганцовки.
Медсестра принесла ему жидко наведенный раствор. Он выпил.
На другой день он при обходе сказал врачу:
– Я выздоровел.
У него взяли анализ и сказали, что еще будет лежать. Но как ему не хочется!
И тогда он стал часто стучать в кормушку, вызывая врача. Говорил, что он здоровый. Но его из больницы не уводили.
Он стал грубо разговаривать с обслуживающим персоналом, покрикивать на дубака, без всякого дела стучать в кормушку и петь песни. Это подействовало на надзирателей. Он им надоел. И его отвели в камеру. В камере он сменялся одеждой, переночевал ночь, и его забрали на этап, в Свердловск.
В свердловской тюрьме Глаза закрыли в камеру к взрослякам. «Не буду говорить, что я малолетка. Разберутся — переведут».
Камера — огромная. Глаз ни разу в таких не сидел. В ней человек полтораста. По обе стороны двухъярусные нары. Но спали зеки и под нарами, это был как бы первый ярус.
Дым стоял коромыслом. Многие взросляки ходили от духоты в трусах.
Глаз как вошел в камеру, так и остановился возле дверей. Все места заняты. Он положил матрац на пол и закурил. Но тут к нему подвалил до пояса раздетый парень.
– Откуда будешь? — спросил он.
– Из Тюмени.
– Из Тюмени, — повторил парень и отошел.
Этапники просочились сквозь заключенных и заняли места на полу, кто где мог. Положили матрацы на пол, и кто сел на них, кто стоял рядом.
– С Тюмени кто есть? — раздался голос в конце камеры.
«О, земляк», — подумал Глаз и продрался сквозь заключенных.
– Кто с Тюмени спрашивает?
– Я, — сказал мужчина лет тридцати, сидящий с краю на нарах.
Он был до пояса раздет и оценивающе смотрел на Глаза. Раз тот молчит, Глаз спросил:
– Ты с Тюмени?
– Да, — ответил мужчина, затягиваясь сигаретой и улыбаясь.
Вокруг него сидело несколько парней, тоже раздетых до пояса.
Видя, что мужчина молчит, Глаз опять спросил:
– А где ты жил?
– По Российской, — ответил он и улыбнулся.
– Я не знаю такой улицы.
– Как не знаешь? «Российская» — в каждом гастрономе.
Ребята засмеялись.
Глаз понял, что его разыграли. И дошло также до Глаза, что в каждом гастрономе — водка «Российская».
– Ты откуда идешь? Из Тюмени? — спросил мужчина.
– Нет. Из Челябинска. В Тюмень.
– С малолетки?
– Аха.
– На взросляк?
– Нет, я малолетка.
– А как же тебя к нам закрыли?
– Этап большой. А я малолетка один. Вот и не разобрались.
Глаз сел на матрац и огляделся. Спать негде. В камере гул. Одни разговаривали, другие брились. Кто-то оправлялся в туалете. Нет, в этой камере сидеть невозможно. И Глаз сказал мужчине:
– Здесь даже спать негде. Пойду дубаку постучу. Скажу, что малолетка. Пусть переводят. А то всю ночь придется кемарить на матрасе.
– Давай, конечно. На малолетке хоть на шконке будешь, — поддержал мужчина.
Глаз взял под мышку матрац и продрался к двери. Постучал.
– Чего? — открыл кормушку дубак.
– Старшой, меня по ошибке закрыли сюда. Я малолетка.
– Малолетка? Что ты сразу не сказал? Сейчас. Как фамилия?
– Петров.
В камере малолеток были свободные места, и Глаз лег на шконку.
Дня через три — этап. Теперь на Тюмень.
В тюменской тюрьме его посадили в камеру к осужденным.
– Парни, а Юрий Васильевич работает? — спросил Глаз.
– Работает,— ответили ребята.
Юрий Васильевич работал воспитателем. Он был добряк, и все пацаны его уважали. Глаз постучал в кормушку.
– Старшой, я только с этапа. Мне Юрия Васильевича надо увидеть. Позови. Очень прошу.
«Сегодня пятница. Значит, до понедельника просижу в камере осужденных. А осужденным положены свиданки. Мне во что бы то ни стало надо встретиться с сестрой. Пусть передаст Мишке Павленко, чтоб молчал, о чем бы его в милиции ни спрашивали. Из падунских Мишка один знает, что Герасимова грабанули мы».
Перед ужином пришел воспитатель.
– Кто вызывал?
– Я,— подошел к нему Глаз.— Здравствуйте, Юрий Васильевич.
– Здравствуй. Как фамилия, я забыл.
– Петров.
– Ты что, Петров, из колонии к нам?
– Да.
– Зачем тебя вызвали?
– Сам не знаю.
– Чего ты хотел?
– Юрий Васильевич, вы не зайдете к моей сестре? Она живет на Советской, в доме, где милиция. Передайте ей, пожалуйста, пусть она завтра придет ко мне на свиданку.
– Мне сегодня некогда. Я живу в другой стороне. Обещать не могу. Но если будет время, зайду.
– Я вот письмо написал, если не зайдете, бросьте в почтовый ящик.
Воспитатель ушел, оставив Глазу надежду.
На письмо Глаз не надеялся. Оно придет, самое раннее, завтра в обед, а сестра может уехать на выходные в Падун. А в понедельник — поздно.
Томительно, в ожидании свиданки, прошла для Глаза суббота.
Сестра не пришла. «Значит, Юрий Васильевич не зашел. Значит, пролетел я со свиданкой»,— думал Глаз, лежа на шконке.
Два дня он отдыхал после этапа. Отсыпался.
В понедельник после обеда пришел Юрий Васильевич. Он, как и в пятницу, был в белом полушубке.
– Вот что, Петров, я к сестре зайти не смог. Бросил письмо. Тебя сегодня переведут в камеру к подследственным. Вызвали тебя по какому-то делу. Так что свиданки не будет.
Воспитатель поговорил с ребятами и ушел, а Глаза вскоре забрали с вещами и со второго этажа повели на третий и закрыли в камеру к взрослякам. Подследственным.
Камера маленькая, всего три шконки, и жило четверо зеков.
Глаз познакомился. Рассказал, что пришел с зоны. Зачем — и сам не знает.
Толя Панин — лет двадцати с небольшим, сидел за убийство. Он шел по второй ходке. Трое других сидели за мелкие преступления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140