И трахнул перед ней в землю. А одна дробина, окаянная, в м… залетела.
Зеки от смеха затряслись на нарах, а Глаз сказал:
– Тебе еще одна статья будет.
– Какая?
– Сто семнадцатая.
В камере опять загоготали.
– Это что за статья? Я новый кодекс не знаю.
– Это, дедуля, из-на-си-ло-ва-ние.
Дед понял шутку и засмеялся.
– Дедуля, ты сказал, что новый кодекс не знаешь. А ты что, старый хорошо знал?
– Старый? Знал. Старый все знали.
– Ты в первый раз попал?
– В первый…— дед сделал паузу,— до войны.
В камере опять засмеялись.
– Охо! Ты сколько лет в тюрьме не был. Соскучился, наверное?
– Аха. Все спал и ее, родную, видел.
– Так, значит, ты еще до войны сидел.
– Сидел. И до той и до этой.
– До какой той?
– Да что с германцем была.
– А, четырнадцатого года. Вот это да! — воскликнул Глаз.— Неужто правда? А в каком году тебя в первый раз посадили?
– В девятьсот пятом.
– А сколько ты всего раз в тюрьме был?
– В тюрьме я три раза был. Да раз в Красной Армии.
– А с какого ты года?
– С тыща восемьсот восемьдесят девятого. Я взял обязательство до ста лет жить.
– В тюрьме, что ли?
– Почему в тюрьме? Я еще освобожусь. Поживу на свободе. Девок попорчу. Отмечу сто лет — и тогда на покой.
– Это что, дед, тебе в этом году восемьдесят было?
– Будет. В тюрьме буду праздновать. Я родился в октябре.
С приходом деда в камере стало веселее. Дед болтал не меньше Глаза. За свою жизнь он отсидел около пятнадцати лет, и тюрьма для него — дом родной.
– Дед,— спросил как-то Глаз,— а ты на войне воевал?
– Нет. Меня в тридцать седьмом посадили.
– Слушай, дедуля. Первый раз ты попал в тюрьму в девятьсот пятом, второй — в четырнадцатом, третий — в тридцать седьмом. Что же это получается? Перед войной ты в тюрьму садился, чтоб живым остаться?
– А ты как думал. В тюрьме я от мобилизации освобожден.— Дед засмеялся.
– Дедуля, а расскажи, как ты в Красной Армии воевал.
– Я у Буденного воевал.— Дед оживился.— Когда меня стали забирать, я взял с собой фотографию. Я на ней вместе с Буденным.
– Так что, фотография здесь, в КПЗ?
– Здесь.
Глаз метнулся к дверям. Постучал. Позвал начальника КПЗ. Пришел Морозов.
– Слушай, Валентин. Дед говорит, что воевал вместе с Буденным и у него с собой фотография есть. Правда это?
– Правда.
– Покажи фотографию.
– Да ну тебя.
Вся камера стала просить Морозова, и Валентин сдался. На фотографии и правда дед был сфотографирован с Буденным и красноармейцами.
– Мы с Буденным не только вместе воевали, но и по девкам ходили.
– С Буденным?!
– С Буденным.
– По девкам?
– По девкам. Я его старше был. Буденный-то меня моложе.
– Так слушай, дед. Тебе все же статью сто семнадцатую пришить надо. С Буденным ты вместе девок портил. Это что же, если возбудят против вас дело, Буденный будет твоим подельником? Это неплохо. Пиши явку с повинной. Так и так, с Буденным мы девок того. Тебе все равно за это срок не дадут. Буденного-то не тронут, и он тебя вообще отмажет. И ты на волю выйдешь.
В камеру кинули новичка. Толю Минского из Падуна. Он был старше Глаза.
Когда Глаза арестовали, Толя взял его брюки у матери, а деньги не отдал. Глаз знал об этом, и, увидев Толю, подумал: «Вот сейчас и сочтемся. Заберу я у него шляпу и свитер».
– Здорово, Толя, — сказал Глаз, слезая с нар и подходя к нему.
– Ян! Здесь! Здорово!
Они пожали руки.
– За что тебя?
– Да в столовую залез.
– В столовую, — Глаз засмеялся, — нашел куда залазить. Лучше б к директору спиртзавода или к директору совхоза залез, у них бы поживился. А то в столовую. Ну и что взял?
– Попил бочкового пива, поел, да мелочи рубля три.
Под смех зеков Глаз продолжал:
– Стоило ради пива и трех рублей лезть в столовую? Теперь у тебя девяносто шестая, часть первая. Полгода влепят. Ну и отмочил ты. Что ж, посидишь, наберешься ума и, как освободишься, начальника милиции или прокурора обворуешь. Тюрьму тоже посмотреть надо. Человек неполноценный, если не был в тюрьме. Это ты правильно сделал, что столовую обтяпал. Хоть немного дадут. Может, тюрьма понравится и ты, не освобождаясь, заработаешь еще срок. Неплохо, что тебя посадили ко мне. Хоть новости узнаю. Как там Падун?
– Да стоит. — Толя помолчал. — Ян, дай закурить?
– Столовую обчистил, а курева не прихватил. — Глаз протянул пачку.
– Да не было курева.
– А у нас полно. Мы вчера новичка, Прохора, — Глаз кивнул в сторону лежавшего на нарах мужика, — на базар посылали. Он кое-что продал и курева принес.
– А что, разве отсюда можно на базар ходить? — спросил Толя, взглянув на Глаза и посмотрев на мужиков. Не засмеются ли? Нет, мужики и не улыбнулись даже.
– На базар, — ответил Глаз, — ходить, конечно, можно. Только новичкам. И только за легкое преступление. Сам посуди, человека за убийство посадят, кто же его на базар отпустит. Тебя отпустят. Надо только расписку дать. У нас вещей-то путных не осталось. А ты пошел бы на базар купить харчей, если б начальник КПЗ отпустил?
– Пошел бы, — обрадованно ответил Толя и подумал: «С базара сбегу».
– У нас шмоток нет путных. Вот если ты кое-что из своих толкнешь?
– Толкну.
– Тогда надо писать заявление. Прохор, ты вчера писал заявление, куда карандаш сунул? — спросил Глаз мужчину.
– Да ты же назад забрал, — ответил Прохор.
– А-а, я забыл.
Глаз прыгнул на нары. Вытащил из щели карандаш и спросил:
– Бумага осталась?
– Нет, — сказал Прохор, — я вчера последнюю использовал.
Глаз подбежал к двери, стукнул в нее и крикнул:
– Дежурный, нам нужен Морозов.
На крик пришел Морозов.
– Чего орешь? — спросил он, не открывая кормушку.
– Валентин, новенький на базар просится, дай бумаги заявление написать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140