Лысоватый мужчина, лет тридцати пяти, сидел за воровство. Он казался старше своих лет. Глаз назвал его отцом, и он обиделся.
– Какой я тебе отец. Я еще молодой. Зови меня Дима.
Дима Терехов — весельчак, часто шутил, говорил тихо, будто кто мог подслушать. Он сидел давно, следствие затянулось, и Дима ходил в трико и домашних тапочках. К тюрьме, чувствовалось, привык.
Толя Панин попал недавно. Шел он в несознанку и был спокоен. Часто вспоминал волю и речь пересыпал лагерными поговорками.
В камере скукотища. Взросляки книг читали мало. Глаз взял одну, покрутил, прочитал предисловие, увидел, что нет картинок, и положил.
На третий день Глаза вызвали к Куму. Глаз зашел, поздоровался и сел на стул. Это был тот же Кум, у которого он прикинулся дураком, а в конце в припадке задергался.
На этот раз Кум находился в другом кабинете.
Он посмотрел на Глаза, вспомнил и сказал:
– Да, разыграл ты меня тогда. Я и вправду подумал, что у тебя не все дома, — Кум помолчал, с любопытством разглядывая Глаза, и продолжил: — Сейчас мы составим протокол. Как и при каких обстоятельствах ты оказался свидетелем преступления. — Кум протянул бланк. — За дачу ложных показаний — распишись.
Глаз расписался и обрисовал несуществующих мужчин, совершивших разбойное нападение на Герасимова. Чтобы не сбиться при частых допросах, Глаз описал их похожими на Робку, Генку и его самого — в основном цветом волос и ростом.
В камере он рассказал, куда его вызывали. В конце добавил, что дал Куму подписку за ложные показания.
И Дима сразу:
– А ты что, свидетелем по делу проходишь, раз дал подписку о даче ложных показаний.
Вот и влип Глаз, но сказал:
– Шьют мне сто сорок шестую. А я не совершал. Рассказал, что знал. Я, собственно, не участник и не свидетель. Пусть крутят, как хотят.
О своем деле Глаз не говорил. Да и никто о преступлении не болтает, особенно те, кто идет в несознанку. Вдруг в камере утка. Не дай бог.
Прошел месяц, как Глаза увезли с зоны. За это время он отдохнул от Одляна. В зоне Глазу казалось, что он разучился смеяться и смеяться больше не будет. Но за месяц он стал таким же, каким был на свободе, — все нипочем. От трубы — тюремного телефона — он почти не отходил.
Как-то вечером после отбоя Глаз подошел к трубе и постучал. Захотелось поболтать с земляком.
– Прекрати стучать! Кому говорят! Отбой! — Дубак несколько раз подходил к камере.
А Глаз как взбесился. Он назло дубаку взял валенок, приставил его к трубе будто кружку и кричал в него, вызывая камеры.
Надзиратель требовал прекратить безобразие, а Глаз вопил:
– Ты, дубак, дубина дубиноголовая! Ты что, не видишь, я кричу в валенок! А по валенку разве можно переговариваться? А? Чего зенки вылупил? Канай отсюда!
Явился корпусной, приземистой, с шишкой на скуле. Глаз помнил его по прошлому году.
– Выходи.
– Куда выходи?
– В коридор.
– Мне в камере неплохо, что я буду выходить.
– Уже сорок минут прошло после отбоя, а ты все стучишь по трубам. Выходи, тебе говорят.— Корпусной схватил Глаза за руку.
– Пошли.
– Никуда я не пойду.— Глаз вцепился другой рукой в шконку.
На лице корпусного покраснела шишка. Лицо побагровело. Он схватил Глаза за руку, что вцепилась в шконку, и рванул на себя. Глаз от шконки не оторвался. Корпусной выкрутил ему свободную руку за спину и подтянул ее к затылку. От резкой боли Глаз отпустил руку, и корпусной выволок его в коридор. Здесь он выкрутил ему за спину другую руку и теперь обе руки подтянул к затылку. Глаз согнулся и заорал. Корпусной толкнул его коленкой под зад, и Глаз засеменил по коридору. Он почти бежал, корпусной все поднимал ему руки, и Глаз орал от боли. Ему никто еще так руки не выкручивал.
Корпусной закрыл Глаза в боксик. Глаз провалялся на бетонном полу до утра. В боксике была невыносимая жарища.
Утром Глаза отвели к начальнику режима, и Глаз написал объяснительную, подписавшись: «К сему Петров». Про корпусного, который выкручивал ему руки, Глаз уже забыл. Дежурный отвел его в камеру.
– В карцер не посадили? — удивились в камере.
– Я ж говорил, на первый раз простят.
В камеру кинули новичка. Переступив порог, он остановился, держа под мышкой матрац. Поздоровался. Увидев свободное место на шконке, робко спросил:
– Кровать свободная?
– Свободная, — ответил Глаз.
По одному слову «кровать» Глаз понял, что человек в тюрьме — первый раз. Новичок был лет тридцати, черный, коренастый, с заросшим густой щетиной лицом. Видно, кавказец. На нем — светло-серое пальто с каракулевым воротником, на голове — ондатровая шапка. Когда снял пальто, оказался в темно-коричневом костюме. Под пиджаком — белая нейлоновая рубашка.
– Давайте знакомиться, — сказал он и отошел от вешалки, — меня зовут Чингиз Козаков.
Зеки молчали.
– Как мое имя, — нарушил тишину Глаз, — я и не помню. А кличка Глаз.
Остальные тоже назвали себя.
– Закуривай. — Глаз протянул пачку сигарет.
– Большое спасибо, я не курю.
Глаз надеялся отведать сигарет новичка. Каких-нибудь дорогих, с фильтром.
– И не пьете?
– Да, теперь и не пью.
– Почему? — удивился Глаз.
– В тюрьме не поят.
– А если б было, тяпнули бы?
– Выпил бы, — чуть подумав, ответил Чингиз, — с горя.
– Конечно, дубаки тебе и на донышке не оставят, сами выжрут. А вот мы, — Глаз махнул рукой на зеков, — можем угостить. Правда, не водкой. И не вином. У нас бражка есть. Толя, — обратился Глаз к парню, сидевшему за убийство, — зачерпни-ка там кружку.
Толя слез со шконки и подошел к трубам отопления. На них — несколько кружек. Взяв одну и стукнув дном о ладонь, спросил: — Тебе полную или половину?
– Да как хочешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140