Разбитые ботинки, какие дают в профессионально-технических училищах и рабочим на предприятиях, были ему размера на три больше. Каблуки почти что сносились. Шнурков не было. Фуфайка тоже была велика, а шапка еле держалась на затылке.
Зеков повели в трехэтажный корпус разводить по камерам. На улице брезжил рассвет.
Петрова одного закрыли на первом этаже в пустую камеру. Она была сводчатая. Вытянутая в длину. В ней стояли три железные кровати с забетонированными ножками. У левой стены — стол, рядом с ним бачок для воды, а на нем вместо кружки алюминиевая миска. У противоположной от двери стены, под окном, проходили две трубы отопления.
Коля положил матрац на кровать, на ту, что стояла ближе к дверям, а значит, и к параше, и сел сам. «Интересно,— подумал он,— в КПЗ говорили, что в камерах много людей, есть радио, шашки, шахматы, свежие газеты. А здесь одиночка».
Через зарешеченное окно ничего не было видно, потому что с улицы были прибиты жалюзи. Он расправил матрац, вата в котором была сбита комками, и лег лицом к двери. «Сколько же я буду сидеть один?»
Он пролежал до обеда, разглядывая сводчатый потолок, стены, дверь… Иногда вставал, оправлялся в парашу, пил холодную воду и ложился снова. Скукота. Вдруг открылась кормушка, и ему подали обед — гороховый суп и овсяную кашу.
Мысли его путались. От тюрьмы перескакивали к КПЗ, к дому, к училищу. И все же Коля твердо верил: срок ему не дадут, ну на худой конец — дадут условно. Да и Бог с ним. Лишь бы свобода. Остальное — ерунда.
После ужина Коле сказали собраться с вещами и повели на второй этаж. Дежурный, достав из-за голенища яловых сапог фанерку, формой как разделочная доска для хозяйки, только поменьше, поставил карандашом пополнение в двадцать восьмую камеру и открыл ее.
Коля решил быть пошустрее и потому смело переступил порог. Пацаны сидели и лежали на кроватях. Но едва захлопнулась дверь, как все повскакали с мест, гогоча от радости.
– О-о-о!!! Камбала!!! Где же тебя поймали?!! — прокричал белобрысый мордастый парень, с восторгом оглядывая Петрова.
Вопрос повис в камере, все молчали, устремив пять жадных взоров на новичка. У него не было левого глаза, и он наполовину был прикрыт. Под невидящим глазом зияла ямка, в которую запросто бы поместилось воробьиное яйцо. Ямка напоминала воронку от авиабомбы только во много раз меньше. Из воронки в четыре разные стороны расходились темные грубые рубцы.
Коля не оробел и, улыбнувшись, ответил:
– Тура обмелела, вот меня и поймали.
Пацаны загоготали еще громче и подошли ближе, внимательно разглядывая новичка. Он был невысокого роста и выглядел совсем сопляком. Коля рассматривал их. Малолеток было пять. Сильно здоровых среди них не было, но он был всех меньше. Он стушевался. Нехорошее предчувствие закралось в душу. «Если полезут драться — отвечу, будь что будет»,— решил он.
– Ребята, куда матрас положить?
– Да вот,— указал белобрысый на пустую кровать.— Ложи сюда.
Другой, похожий на цыгана, парень обвел прищуренным взглядом сокамерников и, заикаясь, сказал:
– Да ты раздевайся. Не стесняйся. Это теперь твой дом.
Коля сбросил с себя бушлат и шапку на кровать, хотя в камере была вешалка, но кровать ближе. Парни закурили, и Коля попросил у них. Прикурив, сильно затянулся.
– Ну, откуда будешь? — спросил белобрысый.
– Из Заводоуковского района,— ответил Петров и, чуть помолчав, спросил: — Земляки есть?
– У нас нет. Там,— и парень показал рукой в стену,— в какой-то камере есть.
Ребята расселись на кроватях. Сел и Коля.
– По какой статье? — спросил, заикаясь, цыган.
– По сто сорок четвертой.
– Кого обчистил?
Коля задумался.
– Я вообще-то никого не чистил. Шьют мне две кражи.
– Э-э-э,— протянул белобрысый.— Он в несознанку. Вяжи об этом.
Ребята курили и расспрашивали Петрова, сколько человек пришло по этапу, много ли малолеток, первый ли раз в тюрьме. Он отвечал, а сам рассматривал камеру. Она была небольшая. Всего три двухъярусных кровати. Он занял шестое, последнее свободное место. Возле вешалки с фуфайками, на табурете, стоял бачок с водой. В углу у самой двери притулилась параша. У окна между кроватями стоял стол. На столе лежала немытая посуда. Стол и пол были настолько грязные, что между ними не было никакой разницы.
Ребята встали с кроватей, и цыган сказал:
– Тэк-с… Значит, в тюрьме ты в первый раз. А всем новичкам делают прописку. Слыхал?
– Да, слыхал. — Но в чем заключается прописка, Коля не знал.
– Ну что ж, надо морковку вить. Сколько морковок будем ставить?
Ребята называли разные цифры. Остановились на тридцати: двадцать холодных и десять горячих.
– А банок с него и десяти хватит, — предложил один.
– Десяти хватит, — поддержали остальные.
Морковку из полотенца свили быстро. Ее вили с двух сторон, а один держал за середину. То, что они сделали, и правда походило на морковку, по всей длине как бы треснутую. Цыган взял ее и ударил по своей ноге с оттяжкой.
– Н-нештяк.
– Добре, — поддакнул другой.
Посреди камеры поставили табурет, и белобрысый, обращаясь к худому и потому казавшемуся высоким парню, сказал:
– Смех, на волчок.
Смех вразвалочку подошел к двери и затылком закрыл глазок, чтобы надзиратель не видел, что здесь будет происходить.
– Кто первый?—спросил белобрысый и, протянув парню с пухлым лицом морковку, добавил: — Давай короче.
Пухломордый взял морковку, встряхнул ее и, усмехнувшись, приказал Коле:
– Ложись.
Коля перевалился через табуретку. Руки и ноги касались пола. Парень взмахнул морковкой и что было силы ударил Колю по ягодицам.
– Раз, — начал отсчет один из малолеток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140