Я ему: «Вы и по другой постукайте и задрал штанину.
Подвал продемонстрировал пацанам.
«Ну, — говорю, — постукайте и по этой». — Ребята посмотрели на сухую ногу Подвала. Нога — не толще руки, и колена не видно. Подвал взялся левой рукой за ступню, поднял ее до головы и начал крутить ногой. Она поворачивалась во все стороны, будто не было суставов. Он повращал ногою и говорит: — То же и Водольскому показал, потом прислонил ступню к левому плечу, вот так, и стал водить правой рукой по ноге, будто по струнам скрипки, насвистывая: «Была бы шляпа…» Профессор заключил, что я здоровый. Не вышло у меня с дураком, — Подвал вздохнул,— а я-то ду-у-мал — сумасшедшим признает.
10
Кончилось курево. До отоварки — неделя. Надо просить у малолеток и договариваться с дубаком, чтоб передал. Но Глаз предложил:
– Давайте наведем в камере порядок: выскоблим пол, аккуратно, как в зоне, заправим кровати и вызовем воспитателя. Ему понравится, и он принесет.
Дубак давно прокричал отбой, а ребята скоблили полы. Половые доски были черные, и парни в окне разбили стекло и принялись им скоблить. Надзиратель несколько раз предупреждал пацанов, чтоб спать ложились, но они упрашивали, и он махнул рукой.
Утром заправили кровати и убрали кружки с труб.
– Ну, — сказал Подвал, — зовем воспитателя.
Юрий Васильевич, добряк воспитатель, перешел работать во взрослую колонию, и пришел старший воспитатель майор Рябчик. Осмотрев камеру, восторга не выразил.
– Что звали? — спросил.
– Павел Семенович, хороший у нас порядок?
– В других камерах не хуже. Чего хотите?
– Мы хотим, — сказал Масло, — курева.
– Бросьте курить да еды больше покупайте. — Он помолчал. — Хорошо, к вечеру будет. — Рябчик еще помолчал. — Ну, Петров, как дела?
– Дела, Павел Семенович, плохи. Посмотрите, у меня уши опухли.
Перед ужином надзиратель подал две пачки махорки. Парни взревели.
– Мало, — кричал Масло.
– Вот петух, — орал Подвал.
– Пидар, — гаркнул Глаз.
После ужина Глаз два раза стукнул по лампочке. Минут через десять она потухла, и парни загоготали. В темноте полетели подушки. Кто-то швырнул на пол шахматы, и фигуры запрыгали по полу. В камере стоял визг. Дежурный принес новую лампочку.
– Так, — сказал Глаз, — я сейчас Рябчику мат поставлю.
Он поднял с пола черного короля и запустил в дверь.
– Пидар-Рябчик, это тебе шах.
Он снова схватил швабру и постучал по лампочке.
– Я в темноте лучше поставлю.
Надзиратель открыл кормушку.
– Что, опять перегорела? Вот напишу рапорт.
– Пиши, пиши. — И Глаз с силой пнул тазик от бачка с питьевой водой. Тазик перевернулся, обдав дубака брызгами.
– Петров, — сказал дубак, — я сейчас тебе поставлю мат. Пойдешь в карцер новую партию играть.
В карцере сидеть — тепло, на дворе — весна. Глаза тянуло на улицу.
В соседнем карцере сидела женщина и часто стучала крышкой параши. Стук звонкий. «Как она так звонко стучит?» Глаз подошел к параше и стукнул крышкой. Удар получился глухой.
– Соседка, как ты так звонко стучишь парашей? — крикнул Глаз. — И что, у тебя параша автоматическая?
– А я к крышке привязала резинку, — ответила женщина. — Подниму, а затем опускаю. Дубак, падла, пусть рехнется от этого стука.
– Дубак не рехнется, мы — точно. Ты где резинку взяла?
– Где, — женщина засмеялась, — из трусов выдернула.
– Они у тебя не спадают?
– Я их узлом завязала.
– Тебя как зовут?
– Мария.
– А сидишь за что?
– За хулиганство. Год дали.
– Что ты натворила?
– Муж работал в зоне. Дубаком. Жила в Лобытнангах. Он пил часто. Любовницу имел. Я как-то пришла к нему на работу, у меня на него накипело, и побила стекла на вахте, прибор какой-то сломала. Вот меня муженек и упрятал.
Хотя Мария и толково рассуждала, но по выходкам напоминала сумасшедшую. Чашкой, из которой пила, несколько раз зачерпывала в параше и плескала в лицо надзирателям.
Под стук параши, под матерки и песни Марии Глаз отсидел пять суток.
Разводящий повел Глаза не в камеру, а на склад. А матрац-то в камере оставался. Глаз получил постельные принадлежности, и разводящий привел его к карцеру.
– А почему снова карцер?
– Будешь сидеть на общих основаниях.
Разводящий открыл топчан, Глаз расстелил матрац и забегал по карцеру.
– Старшой, я на общем основании? — постучал он в кормушку.
– На общем.
– Ну тогда возьми у малолеток пачку махорки, газету и коробок спичек. Сделай доброе дело.
Дубак принес.
– Вот спасибо. Пусть на огороде у тебя урожай хороший будет.
– Да нет у меня огорода. Я в казенном доме живу.
– Тогда пусть жена хорошо кормит, а не так, как нас хозяин.
– Ну и чудак ты, Петров. Сидеть тебе теперь в карцере долго. Добился.
На следующий день после прогулки Глаз разделся по пояс и лег на бетонный пол. Он решил простыть и попасть в тюремную больничку. Он отчаялся. Отсидеть пять суток в карцере для него ничего не стоило. Но сколько теперь?
Два дня он валялся на бетонном полу. Заслышав шаги, вскакивал и падал на топчан.
Ему захотелось поплакать. Может, станет легче. Он, распластанный на бетоне, силился заплакать. Но слез, ох этих слез, — как они сейчас нужны! — не было.
Лежа на бетоне, он вспоминал Веру. «Она, наверное, сейчас гуляет на улице. А правда, что она сейчас делает? Может, в кино собирается? А может, на свидание? Верочка, милая, будешь ли ты моей?»
Глаза бесило — не может заболеть. Люди чуть простынут, и сразу температура. А тут никакая холера не берет.
«Господи, освободи меня от карцера».
И правда, будто Бог услышал Глаза: его забрали на этап. Какая радость! Конец карцеру! Да здравствует родная КПЗ! «Улица, улица, я увижу тебя из окна «воронка»!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140