– До семи? — переспросил Глаз, взглянув удивленно на судью. Председательствующий был средних лет. Одет в черный костюм с белой рубашкой. Из окна на судью падали неяркие лучи осеннего солнца, и он немного щурился. Судья был симпатичный мужчина, с прямым носом и волосами, зачесанными назад. — Всегда эта статья до года была, а теперь что, до семи выросла?
– Да, это первая часть до года, а вторая за особо опасные преступления — до семи. Распишитесь.
– А что мне расписываться за эту часть, у меня и так срок восемь лет, а малолеткам больше десяти не дают, так что я могу расписаться только за первую часть. Если хотите, за первую — распишусь.
Громкий смех зала был приветствием Глазу. За десять дней суда публике надоели трепещущие свидетели и заискивающие ответы. В зале заперешептывались.
– А вы по какой статье осуждены?
– Не по статье, а по статьям. Первый раз, в прошлом году, меня судили по статье сто сорок четвертой, части второй, и дали три года. Второй раз, в этом году, по статье девяносто шестой, но она по амнистии отпала, потом по статье восемьдесят девятой, но меня оправдали, тогда суд повесил две другие: сто восемьдесят восьмую, часть первую, и сто сорок шестую, часть второю, пункты а, б, в. К трем годам добавили пять. Теперь — восемь. А вы говорите за ложные показания до семи расписаться. Если б она была до двух — мне же как раз до десяти двух не хватает, — я бы расписался.
Пока Глаз перечислял статьи, по залу шел затяжной вздох. Глаз публике нравился.
– Да вы распишитесь, такой порядок, за вторую часть, — голос судьи был дружелюбен.
«Хватит, надо расписаться», — подумал Глаз и громко сказал:
– За вторую так за вторую. Я распишусь. Только у меня почерк неважный. Он больше для первой части подходит. А что, и с плохим почерком можно за вторую часть расписаться?
– Можно, можно, расписывайтесь, — улыбался судья.
Под смех зала он нерешительно подошел к столу. Взял шариковую ручку, посмотрел на нее, подул, поводил шариком по стриженой голове, волосами как бы снимая с шарика соринки, и обернулся к залу:
– Хорэ балдеть, черти, а то в фамилии ошибку сделаю, скажут: «Расписывайся еще».
Зал покатился со смеху, а он расписался и встал на место.
– Так, свидетель, — начал председательствующий, — скажите, кого из подсудимых знаете?
Подсудимые сидели за низким деревянным барьером. На их лицах застыл испуг. На свободе они жили шикарно, а теперь ожидали срок. Зона их пугала. Все сидели, опустив голову. А управляющий трестом — Ипатов — заслонился ладонью от публики, будто от солнца. Из подсудимых Глаз знал двоих: заместителя начальника управления Козакова, которого учил, как подкупить следователя, прокурора и судью, и Костю Кобзева — Доктора. Но что он знает Козакова, Глаз решил суду не говорить — это к показаниям не относилось.
– Я знаю Константина Кобзева.
– Как вы с ним познакомились?
– Нас тюрьма познакомила. В камере вместе сидели.
Судья просмотрел протокол допроса Глаза.
– Расскажите суду, как вы узнали, что Ипатов просил Кобзева брать вину на себя?
– Ну, постучали по трубе. Я подошел. Просили Доктора. От имени Ипатова. Я сказал ему. Доктор к трубе не подошел, а сказал, чтобы всё, что ему хотят сказать, сказали бы мне, а я ему передал.
– И что вы ему передали? Что вам сказали?
– Ну, сказали, что Ипатов просит все брать на себя. А за это он поможет раньше освободиться. И денег даст. Вот и все.
– Вы плохо рассказали, — сказал председательствующий, — расскажите подробнее. Что за труба, по которой можно говорить. Подробней, пожалуйста. Если будет не ясно, я буду задавать вопросы. Давайте.
«Ах, вы хотите подробней. Тогда слушайте».
– Ну, в натуре, дело после обеда было. Баланда плохая была, будто портянки в ней полоскали. Но мы сглотили ее и гитлером заели.
– Чем-чем? — переспросил судья.
– Да гитлером, говорю.
– Что такое гитлер?
– Гитлер — это сало.
В зале засмеялись.
– После гужона я на толчок сходил.
– Куда-куда? — переспросил судья.
– На парашу, значит. Я не хотел в этом светлом зале говорить недостойного слова. А потом на шконку завалился.
– Шконка — это кровать,— переспросил судья, — я правильно понял?
– Правильно. Если хотите знать феню, то проситесь ко мне в одиннадцатую денька на два, овладеете в совершенстве, легче будет работать.
Зал гоготнул.
– Так, значит, дальше. А на чем я остановился?
– На кровать вы залезли, — подсказал судья.
– Не на кровать, а на шконку. Кровать на свободе. На кровать вы залазите. Ну вот, залез я и немного прикемарил. Сон интересный видел. Сон рассказывать? Я его и по сей день помню. Получше иного кино. Да мне завсегда такие снятся.
– Сон к делу не относится.
– А если б относился?
– Продолжайте.
– Ну вот, слышу сквозь сон — стучат. Я соскочил — и к трубе. У нас по трубам отопления переговариваться можно. Телефоны в камеры еще не провели. К трубе приглашали Доктора.
– А почему вы Кобзева Доктором называете?
– Да кличка у него такая. Он же в мединституте учился. Ну вот, я сказал ему, что его просят. Он ответил, что по трубе ни с кем переговариваться не будет. Я сказал, что звонят от имени Ипатова. Он все равно не подошел и сказал, пусть всё мне скажут, а я ему передам. Тот человек, кто звонил, сказал, что Ипатов просит Доктора, чтоб он всё брал на себя. А он ему за это поможет раньше освободиться и даст денег. Я передал Доктору. Все.
– В общем — ясно. Ипатов через какого-то человека передал вам просьбу. Вы ее — Кобзеву. Суду все ясно, у меня вопросов нет.
Вопросы стал задавать пожилой адвокат — защитник Ипатова. Он был элегантно одет, во рту блестели золотые зубы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140