Я оглянулся в том направлении, куда мигнула Яна. Там стоял Милонь Пилат. Он кивнул, приветствуя меня, Яну же игнорировал. Ему, видно, просто не пришло в голову, что он ее может знать… Впрочем, это было вполне понятно.– Привет. – Я подал Тому руку.– Привет, – отозвался Том и заулыбался. – Твоя песня идет у нас в самом начале.– Я рад. Добеш вроде тоже хотел прийти, – добавил я, понизив голос, – его еще нет?– Добрый вечер, – поздоровалась Яна.Я отдал ей билеты.– Пожалуйста, пойди займи места.Томаш испуганно взглянул на меня:– Еще нет… Слушай, Честмир, может, я не расслышал, может, ошибся?Мимо нас в зрительный зал прошествовал седеющий пижон. И не один. С ним было еще двое поклонников любительских мюзиклов, и предъявил он сразу три билета.– Теперь это их дело, – пожал я плечами.Компания седеющего пижона скрылась в зале.– А ты говорил с Грешным?– Говорил.– Ну ладно, – вздохнул Томаш. – Сейчас начнется. Ты думаешь, Добеш явится?– Должен, – сказал я. – Ну, ни пуха тебе и Анди!– К черту…Я оглядел зальчик. Он насчитывал около ста мест и был почти полон.Занавеса не было; декорация на сцене изображала, скорее всего, провинциальный вокзал. На заднике, вблизи от нарисованных на нем стрелки и шлагбаума, даже клевали что-то три курицы.– О чем ты с ним беседовал? – спросила меня Яна. Свет уже начал гаснуть.– О прошлом, – правдиво ответил я и посмотрел на дверь в зал. Последние опоздавшие… Потом поискал глазами седеющего пижона. У него и его команды были отличные места: посреди зала и по краям. Они, как мне показалось, тоже украдкой поглядывали на дверь.– О господи! – охнула Яна.– Что такое?Яна сжалась в кресле:– Папа!Среди опоздавших я и правда заметил капитана Грешного. А за его спиной – Геду с Добешем.Прожекторы осветили сцену, и из двух колонок динамиков по обеим ее сторонам полилась увертюра.– Он не должен меня видеть, обними меня, или нет, лучше не надо, – застонала Яна, прячась под креслом.С последними тактами увертюры на сцену выбежала девушка. Она держала в руке чемоданчик и беспокойно металась. Я следил, куда сядут Добеш и Геда. Они сели через два ряда от нас. Капитан же остался стоять у входа.Девушка на сцене какое-то время изображала отчаяние. Потом ее обступила толпа сельских жителей. Кто-то ее одобрял, а кто-то бранил. В эту сумятицу влился танцующий человек с бабочкой и столиком. Ага, официант, подумал я. И действительно, сцена сейчас имитировала вокзальный ресторан. Издалека донесся гудок поезда, и девушка села за столик, как только официант подтанцевал к ней со стулом. Она положила чемоданчик на стол, а голову на руки. Но в одиночестве оставалась недолго, так как официант, танцуя, внес еще один стул, на котором, совершив несколько мощных прыжков, очутился молодой человек. Он тоже вначале обхватил руками голову, а потом осмелел и завладел чемоданчиком. Тут наконец заиграл оркестр. Я насчитал в нем всего пять инструментов. А мелодию я знал.Девушка горестно вырвала свой чемоданчик из рук молодого человека и запела немного дрожащим, но чистым голосом: «Слезы слепят мне глаза, мой любимый, и я не прозрею,пока тебя нет, мой любимый, приди же скорее…» Из-под сиденья рядом со мной послышался такой же дрожащий голос:– Где сидит папа?Девица на сцене семенящими шажками подошла к рампе. Юноша, которого она покинула, прижался лицом к крышке чемодана. «Что же такое со мной, мой любимый, сегодня случилось,что плакать я вдруг, мой любимый, совсем разучилась?…» Но ведь это, дошло до меня, это… невозможно! Я оглянулся на Добеша, и Геда мне кивнула. «День как любой другой!» Мой последний текст для Зузаны! Я поднялся с места.– Где Гертнер?За кулисами я наткнулся на Анди.– Вот, – показал Анди, – вот он идет. 40 – Ты рехнулся, Честмир. – На лице Гертнера проступил испуг.Мы были в костюмерной. Масса металлических полок и крюков, а на них, подобно повешенным, полиэтиленовые мешки с нарядами.– Эту песню знали только четверо. Зузана, Бонди, я и… убийца! Ты, Томаш! Ты мог найти ее только в квартире у Зузаны. В тот субботний вечер.– Она сама дала мне ее, – выдохнул Томаш.– Значит, ты был там?Он поздно сообразил, что проговорился. И начал медленно пятиться от меня.– Я не хотел убивать ее, Честмир!– Не хотел? – сказал я. – Так это ты угрожал ей! Ты всерьез считал, несчастный, что она поможет пристроить твой мюзикл в Карлин?! Творец вынашивает в себе один великий замысел, каждый писатель способен создать только одну стоящую книгу… – насмехался я, – а ты-то так в себя верил!– Не говори так, Честмир, не смей! – прошептал Томаш, глядя на меня лихорадочно блестевшими глазами. – Мы же были одна команда! Разве ты этого не помнишь?– Да вот только, когда ты извел ее своими угрозами, она, наверное, взяла и сказала тебе правду, – продолжал я, – сказала, что нам уже давно не восемнадцать. Поэтому она и должна была умереть, так?– Сама виновата, – тихо отозвался Гертнер, – не надо было мне ничего обещать.– Да если она тебе когда-нибудь что и пообещала, так ведь только из жалости, ты что, и в самом деле не понял?– Нет, – сказал Том, – это… это неправда. Я создал нашу группу в Врбове… Я! А этот мюзикл?! У меня всегда было отличное чутье, нюх, понял, ты, идиот? Только я мог сделать из нее настоящего Золотого Соловья, если бы… – Том перешел на яростный шепот, – если бы она только кивнула. Ни из кого из вас ничего бы не вышло, не будь меня! Но вы не относились ко мне всерьез… вы все! – с трудом выдавливал из себя Гертнер. – То, что мог сделать для Зузаны я, никогда не смог бы ни ты, ни Добеш. Только я мог сделать из нее Золотого Соловья!– Брось. – Я все ближе подходил к Гертнеру, который больше не двигался с места.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49