Отнюдь не подражая абстракционистам, но стоя на совершенно реалистических позициях, он стремился запечатлеть в движении две, как он выражался, прастихии: море и нивы. Он называл их также источниками жизни, ибо море дает рыбу, а нивы – хлеб. Эффект подвижности должен был сообщить этим жанровым картинкам особый творческий метод Бубеничека – он сначала запечатлевал в памяти свои излюбленные объекты, сидя за рулем «фиата» с откинутым верхом. Не знаю, как другим, а мне эти картинки, как ни странно, в общем-то нравились.– Что говорят? – задумчиво повторил Бубеничек. – Ну, говорят, что Зузанка не сама это сделала. Что ее кто-то… того, убил.– Это правда, – подтвердил я. – Здесь они не врут.– Да? – сказал Бубеничек. – Но это же ужасно, Честик! Бедная девочка…– Бедная, – повторил я, – а что еще говорят?– Что тебя замели, – вздохнул Бубеничек, – дескать, убил ее ты. Но это вряд ли. Так мне кажется.– Вряд ли, – ответил я. – Это вряд ли. 3 – Да мы вам верим, – вежливо сказал капитан, – пойдемте лучше в кухню. Здесь вам, пан Бичовский, не стоит оставаться, – добавил он добродушно.Я весь вспотел, и перед глазами у меня, как в тумане, плыли тени, шумно двигающиеся по комнате. Должно быть, я разочаровал медвежонка – не закричал, не потерял сознание, не расплакался. Это была совершенно особенная минута: мне казалось, что я робот, запрограммированный каким-то циником. Хотя во мне самом в тот миг ничего циничного не было. Только странная, парализующая тупость, исключающая любые сложные рассуждения и тем более – действия. Не прошло и тридцати секунд, как я уже набирал номер. Я знал, что она наверняка мертва, но вызвал «скорую». Врач с санитаром приехали через пятнадцать, нет, через тринадцать с половиной минут – я знаю это точно, потому что сидел в передней в кресле и, не отрываясь, смотрел на часы.– Давайте все запишем, – предложил капитан. – Только спокойно. Выпьете кофе?– Да, – ответил я.– Сигарету?Я послушно закурил. Пока мы еще не вышли из комнаты, я всякий раз вздрагивал, когда фотограф щелкал затвором, и окружающие меня предметы и люди начинали тонуть в еще более густом тумане.– Я понимаю, для вас это был шок, – сказал капитан. – Так что ограничимся самым необходимым.Сидя в передней и глядя на часы, я думал только о том, когда же появится «скорая».– Итак, Честмир Бичовский, тридцати лет, профессия – музыкант.Когда «скорая» приехала, врач вызвал милицию, а санитар остался стоять у двери. Он смотрел на меня как на сумасшедшего и, видимо, считал, что я попытаюсь сбежать. От кого? Впрочем, меня не интересовали мысли санитара.– Я пришел около половины десятого, – произнес я, и капитан придвинул ко мне пепельницу. – Мы договорились на восемь.– Почему вы опоздали?Я усмехнулся:– Надо было ее знать, – и махнул головой в сторону комнаты.– Ну, я-то ее только по телевизору видел, – светски сказал капитан.– Извините, – я глотнул кофе. – Если она сказала – в восемь, то прийти в полдесятого значило в самый раз… К тому же у нее была запись в «Беседе» – я с ней говорил после обеда.– В «Беседе»?– Нет, она приехала ко мне… Мы играли в Доме трудящихся.– Но вы договорились на восемь.– На восемь. На всякий случай я ей еще позвонил.– Когда?– Сразу после восьми.– Сюда?– Сюда.– И ее не было дома?– Нет, – покачал я головой. – Никто не взял трубку.– А когда вы кончили выступать?– В шесть, как обычно. Мы всегда по субботам кончаем в шесть, а потом с семи до девяти репетируем в малом зале. Новую программу…– Значит, с семи вы репетировали, а чуть позже восьми звонили? – перебил меня капитан.– Нет, – сказал я, и чашка задрожала у меня в пальцах. – Я не был сегодня на репетиции.– Почему?– Когда ко мне утром приехала Зузана, то я сказал нашему шефу, что не приду на репетицию… Потому что мы кончаем в девять, а то и позже.– И где вы были?– Дома.– Так вы звонили сюда из дома?– Да.– Пан Бичовский, – с интересом посмотрел на меня капитан, – если вы после выступления поехали домой, то почему же не оставили дома инструмент?Мой футляр со скрипкой лежал на столе.– Я знаю, это выглядит глупо…– Пан Бичовский…– Мы собирались устроить небольшое торжество… Так договорились.– И вы хотели поиграть для хозяйки? – понимающе спросил капитан.– Ну да.– А что это должно было быть за торжество, осмелюсь спросить? – в голосе капитана звучала ирония.– Мои именины… Мы хотели их отметить. Я должен был вернуть ей сегодня ключи.– Вот как, – протянул капитан.– Вы все равно это узнаете, – сказал я нервно. – Дело в том, что мы уже разошлись.Мы оба помолчали. Затем капитан задумчиво погасил сигарету.– Дело обстоит не лучшим образом, – заметил он тихо. – Пан Бичовский, вы живете один?– Один, – ответил я.– Где?Я лихорадочно соображал. После выступления я оказался дома примерно без четверти семь. Голова болеть перестала, зато донимал голод. В закусочной на Петршинах я съел два бутерброда. Да, это было где-то без четверти семь. Встретил ли я кого-нибудь из знакомых? Нет, никого.– Значит, из дома вы звонили Зузане Черной только один раз. После восьми. Правильно?– Да, – сказал я.– Но пришли вы в полдесятого?– Да, – сказал я.– Видимо, были совершенно уверены, что к этому времени Зузана Черная вернулась домой?– Я понимаю, это выглядит глупо…– Вы это уже говорили, пан Бичовский.– Я не был уверен! Просто мне не хотелось больше звонить.– И вы решили, что даже если хозяйки не будет, то вы ее подождете. Как-никак ключи у вас были.– Ничего я не решил, – закричал я. – А ключи у меня, понятное дело, были.– Да вы успокойтесь, пан Бичовский, – любезно сказал капитан. – А этот нож, – он показал глазами в сторону комнаты, – этот нож – ваш?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49