Как это называется?Геда взяла конверт:– «In from the storm», то есть «Возвращение из бури».– Точно, – сказал я, – точно.Я слушал музыку и, прищурив глаза, наблюдал за Гедой. Моя бывшая жена напряженно размышляла, и мне вспомнилась одна странная супружеская пара. Они поженились, когда ему было двадцать четыре, а ей на год меньше. У них не было детей, и через восемь лет они развелись. Причем вовсе не из-за отсутствия детей. Она потом вышла замуж и прожила со вторым мужем два года. А спустя четыре года они снова поженились. Оба были тонкие, остроумные люди, и тот, кто их не знал, мог подумать, что отношения их длятся с юности. Они отлично дополняли друг друга. Более того, в этом возрожденном браке они произвели на свет дочь. Но я-то знал, как обстояло дело с этими двоими. Они остро нуждались друг в друге. Так дополняли один другого, что могли жить только вместе. И многие мои знакомые, которым их отношения были известны так же хорошо, как и мне, без колебаний называли это идеальным сосуществованием – любовью, если хотите. Я – нет. И в первую очередь потому, что мой брак с Гедой имел все шансы на такой же финал. Два верных товарища, которые чувствуют потребность друг в друге, – и вдобавок взаимная поддержка и терпимость. Ужас! Пара сонных рыб в аквариуме – одном на двоих. А раз уж мы так терпимы и чутки друг к другу, то почему бы не назвать это любовью? Назвать, конечно, можно, но только такой подход к чувствам будет подходом человека, который уже в восемнадцать подсчитывает, сколько ему осталось до пенсии. Но, отбросив все эти глупости насчет чувств, кто скажет, что два разнополых существа не могут быть друзьями? Мы с Гедой, если не принимать во внимание наше досадное семейное интермеццо, были тому ярким подтверждением.– Перевернуть?Я кивнул.Геда перевернула пластинку, снова села на кожаный мешок, и мы продолжали размышлять.– Мотив… – сказала Геда. – Я перебираю в уме окружение Зузаны, и знаешь, Честик, подходящего мотива не нахожу ни у кого. Или, наоборот, у многих.– Многие – это слишком, – сказал я, – умерь пыл и объясни, кого ты перебираешь?– Так, – согнула пальцы Геда, – значит, дольше всего были знакомы с Зузаной трое: Добеш, Гертнер и ты. А так как ты не в счет, то… послушай, а Томаш… что это за статьи он написал в последнее время о Зузане?– В «Подружке»?– Да.– Хамские, – ответил я. Все шифры, которыми подписывался Гертнер, я, естественно, знал. И не я один. Борец за идею, Томаш, на радость согражданам, песочил не только Зузану. В своих крайне ядовитых заметках он громил, по существу, весь Олимп чешской и моравской поп-музыки.– Вот видишь!Я махнул рукой.– Во-первых, он не одинок, а во-вторых, намерение оздоровить поп-музыку, убивая одного за другим ее законодателей, мне кажется довольно абсурдным. А тебе? – поинтересовался я.Геда разжала пальцы и обиженно отозвалась:– Я ведь сказала: либо мотив имеет любой, либо, наоборот, его нет ни у кого. А что, если это связано с Зузаниным контрактом?– С каким контрактом?– Как, ты не знаешь? – удивилась Геда, но я и впрямь не знал.– Об этом много говорили в последнее время, – нервно объясняла моя бывшая жена, – ей предложили за границей ангажемент, на полгода и без ансамбля, неужто не слышал?– Это смешно, – сказал я.– Почему?– Бонди бы не перенес… Если бы Зузана полгода пела за границей, группа бы сыграла в ящик. Добеш не продержится полгода на «варягах».– Как раз Бонди и устроил Зузане контракт.– Что? – недоверчиво спросил я. – Разве только он решился на самоубийство.– Да нет же, – усмехнулась Геда, – не забудь, он имел бы с этого договора проценты.– Черт возьми, – дошло до меня, – так что внакладе остался бы только Добеш. Именно Добеш!– Ну, – Геда пожала плечами, – тут я бы не спешила с выводами. Насколько мне известно, Зузана тогда ничего не подписала, и вообще там возникли какие-то сложности.– А теперь? – спросил я. – Существует этот контракт или нет?– Не знаю, – растерялась Геда, – но могу выяснить. Ты думаешь, это важно?– Разумеется, – воодушевился я, – ведь он мог послужить мотивом!– Итак, снова Бонди.– Или Добеш.– Ну нет, – улыбнулась Геда, – я ведь знаю и Добеша, и Гертнера… так же, как тебя, Честмир.Ее трезвый дружеский взгляд вернул меня к действительности. Неужели мы когда-то могли любить друг друга? 14 Томаш в туалете подставил лицо под воду, а потом стал шумно отфыркиваться в полотенце.– Дурак, – сказал я.Он растерянно обернулся, изображая удивление, хотя должен был видеть в зеркале, что это я.– Чего тебе?– Хочу поздравить, – улыбнулся я, – ярко выступил. Шеф с женой в восторге. Жди повышения.– Оставь.– Собственно, меня послал Славик. На тот случай, если тебе станет плохо.Томаш начал усердно вытираться полотенцем – не слишком свежим, зато с монограммой треста «Рестораны и столовые Праги». Мокрые волосы свисали ему на лоб.– А я ведь о тебе беспокоился, – забормотал куда-то в мыльницу Томаш, – и если и вел себя как-то не так, то только из-за тебя. Неужели ты этого не понял?– Что?! А мне-то и невдомек! Так, значит, ты из-за меня так дергался?– Я дергался? – непонимающе спросил Томаш.– Дергался, – злорадно настаивал я, – когда маневрировал под столом.– Ах, ты о Богунке.– Да, – подтвердил я, – я о том, как ты дергался, отражая любовные наскоки шефовой жены.– Богунка, конечно, шлюха, – целомудренно сказал Томаш и опять энергично схватился за полотенце.– Ну, это ваше дело, – небрежно заметил я, – и я бы не упомянул, если бы ты не заявил, что печешься о моем благе.– Не хочешь – не верь, – отозвался Томаш, – но это так. – Он изрек это точно таким же тоном, каким только что обозвал жену своего шефа особой легкого поведения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49