Нас вечно теснили и давили великаны.
«Сэм нашел новое место для магазина, но у меня что-то душа не лежит. Да и потом, он говорит: только женюсь, сразу перееду в Нью-Йорк или Лос-Анджелес...»
Прочел вывеску магазина «Арпачай» — на армянском и испанском.«Ты испанский хорошо знаешь?»«Все слова, которые к коврам относятся, знаю. А другие на что мне? Дома, слава богу, со мной еще по-армянски разговаривают, в церкви и клубе тоже всегда найдется собеседник...»
Вошли в магазин. Продавцы, тоже армяне, подняли головы, заулыбались.«Сын,— сказал отец.— Из Армении приехал».— «О, с Родины!Что хорошего на Родине?..»
И тут же каждый, естественно, стал продолжать свое дело: в магазине были покупатели, а торговля коврами штука трудная. Ковры же были изумительные: персидские, арабские, китайские.
«Армянскими коврами хочу всех удивить, пусть поглядят-полюбуются. Однако пишу, прошу выслать — из Еревана нет ответа. А тут армянские ковры издавна в почете».
«Да, у нас хорошие мастера этого дела».Молодая негритянка принесла какой-то прохладительный напиток и кофе, хотя эту мутную жидкость кофе можно было назвать только
условно.«Может быть, тебе хочется чего-нибудь другого? Виски?..» «Нет, папа, все хорошо». Ему хотелось добавить: «Знаешь, папа, я посчитал, ты мне должен тысячу семьсот мороженых...» Но вслух он этих слов не произнес. Спросил, как идет торговля.
«Грех жаловаться, сынок. Глаза мои сыты — душа бы не была голодна...»Отец с сыном взглянули друг на друга и друг друга пощадили: сорок лет тосковали в разлуке, так стоит ли эти несколько дней встречи отравлять новой болью. Все равно ведь она вечно с ними, в них, от нее не убежишь. Сейчас она и между ними, и рядом — сидит себе, разве что кофе не пьет. Кофе печали должен быть прогорклый, с гущей. А может, вообще одна сплошная гуща.
«Значит, Сирак в Австралии...»Сирак написал старшему брату уже из Бейрута — тогда еще он намеревался переезжать в Америку, потом все-таки предпочел Австралию.
«Я — это другое дело, сынок. Но Сирака-то что толкнуло?»«Откуда мне знать, папа. Сказал, что скучает по дяде».Отец горько усмехнулся и с отвращением выпил кофе.«Я уже со всем примирился, но этот кофе хуже врага. Привкус железа. Словно вместе с кофе железо смололи. Иногда днем домой заглядываю, только чтобы нашего кофе выпить... Эх...»
«Хороший магазин, папа. И назвал ты его хорошо. А знаешь, я в Карс ездил. То есть ездил в Турцию и заехал в Карс».«В Карс?..»
Арменак был единственным ребенком Ширака и Нуник, родившимся в Карее. Ему было годика три, когда семья переселилась в Гюмри, а затем в Ереван.
«Говоришь, в Карс?.. А наш дом нашел?..»«И дед и бабушка мне много о нем рассказывали, и все же я не сумел отыскать. Хотя город, в общем-то, тот же, что и при тебе. Камни
те же».Вышли из магазина. Варужан еще раз взглянул на вывеску: бедный Арпачай, что тебе делать в этих железобетонных джунглях? Ему стало грустно, но он ничего не сказал отцу.
«Хочу тебя в наш клуб сводить. Но там дашнаков много. Так что сам смотри...»«Пошли, пап. Мне интересно».Сели в машину. Отец словно коня оседлал, за руль схватился, как за вожжи, но перед ним было не поле, не горы, а свора гончих машин.
«Так ты под Керчью в плен угодил?»«Под Керчью. Восьмого мая сорок второго года. Проклят будь тот день».«Бабушка, каждый день с твоей фотографией разговаривает. Знаешь, с той, армейской. Тебе в письме сообщили, что у меня зуб прорезался. На твоей же фотографии все тридцать два зуба видны».
«А что с твоей матерью стряслось? Здоровая женщина. Хоть бы уж она жива была...»Варужан взглянул на профиль отца: это ты спрашиваешь, что с ней стряслось? Горькие слова подкатились к языку, но он не пожелал, на сей раз тоже не пожелал стать судьей своему отцу.
«...Если б не твой дядя...»
«Он до Берлина дошел. С дедом ушли, с дедом вернулись».
«Счастливые... пошли... вернулись...»
Клуба отсюда не было видно. Отец остановил машину, пересекли мощеный двор, попетляли, и вдруг на стене армянские буквы.
«Знаешь, сынок, дашнаков много»,— еще раз предупредил отец.
«Не бойся, пап, они меня не переубедят, и в мои намерения не входит их переубеждать».
В клубе стояли столы, и за ними сидели старики, несколько человек повернулось — поздоровались с Арменаком Ваганяном.
«Это мой сын,— сказал тот.— Из Еревана. Я его сорок лет не видел».
И тут уж все взоры, старческие, мутные, устремились на отца и сына.
«В самом деле? — один из стариков прервал игру в нарды, протянул Варужану руку.— Амбарцум Навосардян. Ну, что там на Родине?..»
«Из Еревана? — мужчина плотного сложения, не допив пива, приблизился к ним.— На какой вы там улице живете?»
Говорил он на восточноармянском языке. Лицо крестьянское, обветренное, пропитанное солнцем.
«В последнее время на улице Теряна. Вы из восточных армян?»
«С Севана. Вода там начала подниматься?»
«Должна».
«Выпьешь чего-нибудь?»
«Пива».
Подошли к бару. Бармен —; молодой парнишка в тонкой рубашке нараспашку. На груди наколка по-испански: «Я армянин».
«Написал, чтоб не забыть?» — пошутил Варужан.
Паренек хмуро взглянул на него, потом сделал попытку улыб-. нуться.
«Это старший сын господина Арменака, из Армении».
«Очень рад. Пива?»— Все-таки, по-видимому, обиделся, не стоило
язвить.
«Хорошее пиво».
«Здесь и пиво хорошее, и армяне хорошие. Вы свое оплакивайте».
«Конечно,— усмехнулся Варужан,— нам в Армении ничего другого
не остается».
Они сели с севанцем за один из столиков, мало-помалу и другие
стали к ним подходить.
Наверно, в этом зале и вечера проводят — вон сцена: с одной стороны государственный флаг страны, с другой — трехцветный1.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179