У нас с собой немного денег было да дочкино свадебное золото — с этим и отправились з путь. Из Тигранакерта сюда пешком добрались. По дороге заптии все у нас отобрали — и деньги, и золото. Потом дочек моих обесчестили. Ведут нас в Тер-Зор — доползти бы кое-как еще день-другой, а там, в пустыне, и смерть принять.
Из глаз несчастных людей катились слезы. Через два дня умер грудной ребенок. Остальные остались у меня.Стал я после того по несколько стариков и больных детишек брать в дом из каждой толпы изгнанников.
Все мы были потрясены, когда услышали от них о злодеяниях, над ними учиненных.Стали мы бесплатно лечить больных у доктора Алтуняна-эфенди — он заново дарил беднягам жизнь. Я вечно буду благодарен этому добросовестному, сердечному, чистому человеку.
Среди изгнанников было очень мало мужчин. Вообще не было мужчин среди изгнанников из Себастии и Харберда. Наместник Себастии злодей Муамер-паша приказал истребить всех армян-мужчин в Себастии. И наместник Харберда велел отделить от семей всех мужчин. Их препроводили в местечко Кеомивт-хан, что находится между Харбер-дом и Малатией, и здесь расстреляли, а трупы бросили в реку Евфрат.
Случилось так, что проходил я однажды через рынок Алеппо, смотрю — сидит группа изгнанников у церковной стены. У них кровинки в лице, мяса на костях не осталось — живые трупы.
Молодой человек лет тридцати сидел на земле, на одном его колене лежала старая женщина, на другом молодая. На груди у молодой лежал годовалый ребенок. И женщины, и ребенок были мертвы. Да и мужчина готов был вот-вот испустить дух.
Это была семья: молодой мужчина с женой и ребенком и его мать.По сей день сердце мое содрогается, когда я вспоминаю эту страшную картину. Господь никогда не простит тех, кто совершал эти ужасные преступления.
Однажды рано утром меня разбудили и сказали, что пришел чиновник Чракян Карапет-эфенди, мой друг.Он вошел, а с ним незнакомый мне человек с седыми усами. После обычных приветствий Карапет-эфенди сказал:
— У меня к вам одна просьба. Это Ованес Саяпалян, видный человек Гонии. Его, жену, сына родного, сына приемного, дочь — всех изгнали из Гонии. Каких только мук не пришлось им натерпеться по дороге сюда, теперь их гонят в Тер-Зор. Ладно уж, будь что будет с ним, с сыном, женой, пасынком. Лишь бы только дочь не обесчестили. Вы учитель в немецкой школе, пользуетесь уважением, с вами считаются, похлопочите, прошу вас, чтобы девушку приняли за соответ-
ствующую плату в интернат, а уж остальные пойдут, повинуясь своей судьбе.
Слова эти и положение Ованеса Саяпаляна потрясли меня — я не сумел сдержать слез. Отец готов погибнуть со всей семьей — лишь бы не была осквернена честь дочери!
Горько рыдающему отцу я обещал сделать все, чтобы девушку приняли в школу.
Тут же направился туда. Я был там единственным преподавателем турецкого языка, и меня все любили. Стал умолять в порядке исключения взять бедную девушку, но, увы, тщетно:
— Мы не принимаем армянских переселенцев, тем более что это дневная школа, а не интернат.
С тяжелым чувством вышел я из школы, в раздумье, как сообщу об отказе несчастному отцу. И тут меня пронзила одна мысль, и я даже обрадовался, что заведующая мне отказала. Возвратился домой. Саяпалян-эфенди ожидал меня, как приговоренный к виселице.
— В школу не принимают,— сказал я,— но я придумал кое-что получше. Вам не надо уходить и расставаться со своей девочкой. Дома тут у нас небольшие, в моем живет более ста изгнанников, размещаемся с трудом. Но я решил снять дом просторнее, и будем жить все вместе.
Бедный человек обрадовался, как будто ему была дарована вечная жизнь.
...С этой семьей мы жили под одной крышей четыре года (до конца войны), и по сей день я помню их честность, благородство, совестливость.
...Обычное дело было увидеть у мусорных свалок несколько несчастных, которые копошились в мусоре, как куры, надеясь найти хоть что-нибудь съедобное. Душа моя разрывалась, когда, приведя кого-то из них к себе домой или в школу, я слышал подробности обрушившихся на них несчастий».
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Многие дома были еще живыми, фруктовые деревья отягощены плодами, в травах шевелились птицы и насекомые, в воздухе звенели голоса, близкие и далекие.
А людей не было.
— Если есть желание, могу даже продемонстрировать стриптиз,— сказала Сюзи,— в селе ни души... Но, с другой стороны, что за стриптиз, если некому смотреть?
Варужан не произнес в ответ ни слова, и девушка поняла, что спош-лила. Теперь они шли молча, глядя по сторонам, а название мертвого села было Барцрашен, сегодня его всё еще печатают на картах, не успели стереть...
Они сели в такси рядом с гостиницей и проехали всего километров пять-шесть. «Остальное добирайтесь на своих колесах,— сказал водитель.— Мои государственные».
Только выйдя из машины, задал Варужан первый вопрос: — Мы куда?
— В покинутое село,— сказала Сюзи.— А не хотите, возвратимся. Варужан слышал, читал и даже сам писал о судьбе брошенных сел,но никогда их не видел. Ни одного.
— Это недалеко,— сказала Сюзи,— скоро дойдем, но дело не в селе.
И рассказала о сестрах из Барцрашена. Что это — красивая придумка или было в действительности? Итак, значит, в этом покинутом селе две сестры жили одни-одинешеньки целых четыре года. Жили среди этих безлюдных улиц, рушащихся домов, дичающих деревьев и угасающих очагов. Думали наверняка, что появятся двое мужчин, женятся на них, и тогда уж вчетвером они попробуют воскресить село из мертвых. Сестры были красивыми и молодыми, но женихов у них так и не нашлось. Четыре года держались, а месяца три назад собрались ночью и уехали куда-то.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179