Промочив ноги, она повернула к гумну. Присев на про-
шлогоднюю, вытаявшую из-под снега солому, Еленка сняла сапоги, развесила на солнышке портянки и снова достала газету.Сейчас Еленке почему-то стало жаль отца. Вместе с жалостью ее охватили тревога и тоска. Сминая газету, она не знала, что делать. Может, не показывать? Не говорить никому об этом? Даже Яшке. Нет, она не может так. «И болты в барабаны крестьянских молотилок...» «Какие болты? Уж не о том ли болте идет речь, который попал в молотилку?» И вдруг подумала, что газета придет в школу, в пионерский отряд, будут читать все, прочитает и учительница Лидия Антоновна... Еленка зажала лицо руками и заплакала.
Когда солнце скрылось за гребешковским холмом, Еленка зашла к Русановым и, положив газету на стол, выскочила на улицу.Утром Еленка, сославшись на головную боль, не пошла в школу.Газета со статьей Ефима Медуницы быстро облетела деревню. Взбудораженные огоньковцы шумели, спорили, судили каждый на свой лад. Одни хвалили статью и говорили, что Медуница правильно «хватанул», другие возражали, утверждая, что это написано по злобе, третьи настороженно молчали, выжидая, что будет дальше. Замолчал и Савваха Мусник. Он-то бы не замолчал, да жена пригрозила: «Не лезь в драку — без тебя справятся».
Лет пять Никита не ходил к Русановым, и когда Александра увидела его на пороге, удивилась. Он сухо поздоровался, оглядел оклеенную обоями избу, в простенке, рядом с портретом Ленина, 'пионерские галстуки, сморщился и, словно смутившись, снял телячью шапку.
— Лександра, тут бабы толочут, будто бы в газете я помещен.
Александра, приподнявшись на лавку, заглянула на полицу, выбрала из стопки газету и подала Никите. Он неуклюже вцепился пальцами, развернул ее и начал шарить по широкому листу.
— Вот здесь, на третьей странице...
— Вижу, что на третьей, — буркнул Никита и перевернул газету.
Лицо окаменело. Казалось, читая, он не дышал, только сходились лохматые брови, да кривилась губа. Потом крякнул, свернул газету вдвое, вчетверо, и засунул ее в карман.
— А ты, Никита Орефьич, газету-то оставь, — попросила Александра.
— Не бойсь, не съем ее.
— Андрей придет, спросит. Да и Яша прибирает их.
— Верну. Нужна мне. Писать буду, — и, припадая на одеревеневшую ногу, Никита пошел из избы. В дверях стукнулся лбом о притолоку, крепко выругался.
Вечером Никита вышел из дому и, стараясь не попасть людям на глаза, направился задворками к братану.
Иона Федосеич в нательной бязевой рубахе, обнажив узкую волосатую грудь, посапывая большим сизым носом, вертел порошки. Жена, смазливая и уже успевшая располнеть, колдовала на маленьких аптекарских весах.
— С точностью до сотой взвешиваем, чтоб не отравить больного, — пояснил Иона и, сдернув на лоб старенькие очки, распорядился: — Давай, кончай, помощница. Теперь на полмесяца хватит.
Жена степенно проплыла на кухню и загремела посудой.
— Мне наедине с тобой бы перемолвиться, Иона Федосеич, — шепнул Никита и покосился в сторону кухни.
— Дак что. Пойдем в фельдшерскую, — согласился Иона. — Милочка, ключи от кабинета.
Иона через холодные сени ввел гостя в другую половину дома и указал на большой застекленный шкаф.
— Вот моя сила, Орефьич. С каждым днем проникаюсь медицинской премудростью. И народ одобряет— валом валит. Журнальчики почитываю. Выписал даже по акушерской части. Хочу овладеть и этим.
— Неужто будешь возиться с бабами?
— Приходится, — отвечал фельдшер и склонил голову. — Припрет другую бабоньку, так рада бы кого угодно к себе допустить. Только жена недовольствует — не мужское, дескать, дело принимать детей. А я так ду-
маю, Орефьич: медицина — святое дело. Ни о чем не думай, ни о каких соблазнах, только помоги болящему. Иона опустился в старинное, с вырезанным на спинке вензелем, кресло.
— Ну-с, выкладывай, у тебя-то какой недуг. Никита Суслонов осторожно сел на крашенную белой
краской табуретку и покачал головой:
— Пошатнулась жизня, Иона. До того пошатнулась, что хоть в петлю! Ведь думал изорвать газету. Подумал: а что толку? Ее ведь, чай, не одну тыщу отхлопали. Небось, как мякина по ветру разлетелась. Лучше бы, думаю, колом по башке ударили — стерпел бы.
— Оно, конечно, проще. Пришел бы ко мне — перевязал, и крышка, — улыбнулся Иона и, достав папиросу, аккуратно набил в мундштук ватки, закурил.
«Бережет здоровье», — подумал Никита и, завидуя братану, продолжал:
— Мыслимо ли — на всю округу оскандалить.
—А ты слушай, Никита Орефьич,—прервал Иона,— ты опровержение дай.
За тем и пришел к тебе. Сочини мне. Чего угодно не пожалею...
Иона, развалившись в кресле, покуривал.
— Не занимаюсь этим делом... Но можно для тебя и помозговать.
— Пожалуйста, уж как-нибудь, — просил Никита.— Помозгуй, пожалуйста, расплачусь...
Спустя часа два, Иона Федосеич отложил ручку и заглянул в лицо Никиты, полное уважения и надежды.
— Слушай.
— Давай-кось, как получилось, — отозвался Никита и, прищурив глаза, нацелился слушать.
«В редакцию нашей родной губернской газеты «Северный луч», редактору ея, самолично.
Великая Октябрьская революция уничтожила классы помещиков и капиталистов и дала нашему брату, крестьянину-труженику, землю и все блага», — читал вполголоса Иона, втайне любуясь бойким и умным своим слогом. Никита внимательно слушал и тоже думал: «Дельно настрочил. Кругло», — и еще сильнее проникался уважением к Ионе.
«...И вот, желая помочь нашей родной советской власти, я, как труженик-крестьянин, купил на свои кровные молотилку и еще сепаратор. Наша родная кооперация продала их мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110