Всего было человек тридцать. Среди них были Павел Нестерович и Люда — та самая девушка, которая носила передачи пленным. Какая судьба привела ее сюда? Хотелось бы узнать, но она стояла впереди Якова человека на три, и ему были видны только стриженый затылок и худенькие плечи, еле прикрытые разодранной красной кофтой.
Пленных охраняли пять человек, вооруженных автоматами. Шли строем по четыре человека. Миновали забор, тополя, маленькую речушку с удивительно чистой и свежей водой. С шоссе повернули вправо по направлению к лесу.
Неужели это последнее утро, — солнечное и такое милое весеннее утро? И эти тополя с молодой листвой, и эта журчащая речка, и глинистый склон, усыпанный золотыми огоньками мать-мачехи, — неужели все это в последний раз?! Вспомнились родной дом, мать, Елена... Где-то над головой прокричали чайки. Яков поднял голову, но здоровенный детина поддал в бок прикладом. Яков сжал кулаки, взглянул в сторону; по краю дороги тянулся мелкий кустарник. «Последняя возможность бежать»,— подумал он, но снова удар в бок заставил отказаться от этого.
Часа через полтора пленных привели в лес, и охранники, выдав лопаты, привезенные следом на лошади, приказали копать яму. Люда узнала Якова и, может, в последний раз улыбнувшись, кивнула головой. Пока пленные копали, прибыли еще три немецких солдата. Охранники курили, что-то болтали меж собой и смеялись. Только один из них, здоровенный, с рачьими глазами, держался обособленно и пристально следил за работой пленных.
Когда яма была готова, всех пленных поставили на ее краю по четыре человека. Здоровенный охранник по-
дошел к первому ряду и выстрелил в Люду. Он выстрелил второй раз, а девушка стояла. Когда он выстрелил в третий раз — Люда мягко опустилась, словно присе-дая, повалилась в могилу, Яков схватил лежащую около-него лопату, резким ударом сшиб охранника с ног, свалил второго и что есть силы бросился в лес. За ним бросились другие пленные. Неожидавшие этого охранники растерялись, схватились за автоматы, послышались выстрелы. Павел Нестерович тут же был убит. Яков убегал все-дальше и дальше, перелез через забор и увидел на дороге запряженную лошадь. На телеге сидел мужчина в темно-зеленом мундире. Яков бросился к нему, ударом в висок опрокинул полицая на дно телеги и, гремя колесами,, поскакал в глубь леса. Несколько позднее он почувствовал, что ранен в шею.
Перевязав шею разорванной рубахой и сменив свои: лохмотья на форму полицая, Яков быстро миновал лес-и выехал в поле.
Пронеслась грузовая машина и обдала «полицая» с перевязанной шеей едкой пылью. Хотелось пить, но Яков, не останавливаясь, торопился вперед. Проехав километров десять, он свернул к сосняку и, бросив лошадь,, скрылся в лесу.
Через день Яков встретил пастуха.
— Слушай, отец, где тут партизаны?
Сухонький, с редкой сивой бородкой, подслеповатый старичок пристально посмотрел на незнакомца и злорадно усмехнулся:
— Какие тут, господин полицай, партизанты.
— Я, отец, не полицай.
— А я и не спрашиваю, кто ты. Мое дело коров пасти, а не партизантов ваших ловить.
Старик взял топор и, не обращая внимания на «полицая», принялся обтесывать березовую плашку.
Дорогу к партизанам найти было не так-то легко. Яков свернул в одну сторону и, обогнув болотце, вернулся к шалашу; повернул в другую сторону — и снова. дорожка привела на прежнее место.
— Слышь, парень, полно глаза мозолить. Ступай своей дорогой.
— Где она, дорога-то? — спросил ослабевший Яков-и упал на колени..— Ради бога, скажи, где дорога? Сил нет больше!
Старик не спеша набил старенькую, с обгорелыми краями, трубку и протянул Якову табак. Руки Якова дрожали, газетная бумага рвалась и табачные крошки сыпались обратно в кисет. Свернув самокрутку, он затянулся; закружилась голова, и он чуть-чуть не упал.
— Ослаб, что ли? — спросил старик и покосился: — А еще полицай.
— Какой я, к черту, полицай.
— Какой... а шкура-то чья?
— Вот она,—Яков стянул с шеи окровавленную тряпку и указал на шею: — Навылет прошита...
— Вижу, вояка тоже... Ты лучше скажи, кто ты такой?
Когда Яков рассказал о себе, о том, как его вели на расстрел и при побеге ранили, и как потом он оглушил полицая и переоделся в его одежду, старик заметно подобрел, достал из корзинки хлеб, картошку.
— Ты думаешь, я не вижу, что шкура-то на тебе не своя. А все же для порядку знать надо. Теперь у кото душонка слаба — быстро перекрашиваются. Ешь, «полицай», — утро вечера мудренее.
Ночью старик проводил Якова через тряскую болотину и на полянке указал тропинку, уходящую в лес.
— Ступай прямиком, не сворачивай. Верст пятнадцать оттопаешь, там другие дорогу укажут.
На рассвете сквозь редкий березнячок показался голубой кусочек. Присмотрелся — палатка. Из-под палатки торчат две пары сапог. «Неужели наскочил на немцев?»
Рядом — потухший костер, ведерко и прислоненная к дереву винтовка. Затаив дыхание, Яков подкрался к дереву и, схватив винтовку, что есть мочи крикнул: — Руки вверх!
И вдруг перед ним выросли две молодые женщины — одна, та, что была пониже ростом, черноглазая, в серой мужской гимнастерке, замахнулась гранатой.
— Ты кто?
— А ты кто?
— Вот кину — и узнаешь, кто. Брось винтовку, ни к чему — холостая.
Женщина в гимнастерке, шагнув к Якову, вдруг замерла: ей показалось в этом худом голубоглазом человеке что-то" знакомое, будто она где-то видела его, но где—
не могла сразу вспомнить. Яков опустил к ногам винтовку и тоже удивленно посмотрел на женщину.
— Никак свои?
— Какие свои?
— Ну, свои, партизаны, значит, — ответил Яков, и вдруг белые ровные зубы женщины напомнили Риту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110