Но еще тяжелее отступать. Сколько раз в эту осень русские мечтали о возвращении захваченных немцами городов и сел, не раз переходили в контратаки, но враг отбрасывал советские войска, теснил их, появлялись новые направления фронтов — две огромные армии, перемалывая друг друга в этой чудовищной адской мясорубке войны, грохочущей лавиной двигались на восток.
— Долго ли еще так будет? Уж до Можайска до пятились, до Тулы, до Харькова, — спрашивал Яков своего командира. — Когда наступать будем?
— Мы и теперь наступаем: Орлецкое-то снова наше.
— Да какое же это наступление: два раза отдавали, два раза брали. Надо бы, товарищ лейтенант, так шарахнуть, чтобы он побежал от нас по сотне километров в день.
— Побежит!
Лейтенант Кряжев откинул чубатую голову; прислонясь к сырой стене окопа, он достал из планшета помятую карту и пообещал, что скоро начнется то, чего ждут все.
Он был старше Якова всего лет на пять. Крупный широкий нос, прямые черные волосы и черные усы придавали строгость его лицу; может, поэтому он казался старше своих лет, и его запросто привыкли называть папашей. Только улыбчивые глаза выдавали—они были бойкие, озорные, мальчишеские, к ним как-то совсем не шли эти закрученные усы, и люди постарше самого папаши называли его сынком.
На другой день Кряжев, подозвав Якова, сказал:
— Работка есть, братец, — он пошарил в кармане и, найдя клочок бумаги, принялся что-то наносить карандашом: — Вот здесь речка. Дальше лесок. За лесом Чащино, деревня. Понял? Немцы там. Узнать надо: сколько и как?.. И главное — какая техника?
— Понятно. Можно идти?
— Да. Возвратиться в три утра. Только смотри, не засыпься.
— Есть не засыпаться!
Подмерзало. Дул холодный ветер. Яков перебрался за речку и углубился в лес. Место было болотистое, пахло мхом, изопревшими кореньями, багульником. Спотыкаясь о кочки, он спешил пройти лес засветло. Мягкий сырой мох качался под ногами, чавкал. Изредка останавливаясь, Яков прислушивался — кругом стояла тишина, словно здесь и не было войны.
Через полчаса лес начал редеть. Яков выбрался на опушку и увидел непаханое поле; за оврагом — деревня, рассыпавшаяся по взгорью. Расстояние — не больше километра. Видно было, как в деревне ходили люди. Как только стемнело, Яков, пригибаясь, быстро пересек поле, спустился в овраг, заросший ольховником. Потом поднялся в гору и, в полутьме разглядев деревню, решил идти низиной к избушке с маленькими подслеповатыми оконцами. Добравшись до огородов, он залег в борозду. Только бы не заметили, — каждый маленький шорох, хруст травы могли выдать его. Подобравшись к избе, Яков заглянул в окно. У стола сидела с коптилкой старуха и что-то штопала. Он бросился к дверям, заскочил в избу. Старуха встретила его с опаской и попросила сейчас же уйти, — ведь кругом немцы.
— Сколько их? — спросил Яков.
— А кто их считал, почитай в каждом дому. Только сегодня машин пять сгрузили... Одну меня бог миновал — избенка не по ним.
— А пулеметы, бабка, есть?
— Не знаю, может и есть.
Старуха достала из печи горшок и, потушив свет, стала угощать Якова пареной свеклой.
На дворе послышались шаги, кто-то завозился на крыльце. Старуха схватила Якова за руку, толкнула его в подполье. В избу вошли несколько человек и
что-то заговорили. Яков отполз в сторону и свалился яму, стукнувшись головой о деревянный сруб. Пахло плесенью, мышами. Вспомнились родная деревня, дом, Елена. Сжалось сердце. «Неужели засыплюсь? Надо выбираться». Он определил расположение дома, подполз к стене, попробовал копать землю. Снова прислушался. Мужской голос уже раздавался на улице:
— Вот отселя с горочки. В этом направлении. Открытая местность.
— Зер-гут, — прохрипело в ответ.
Потом все стихло — и снова разговор в избе. Теперь говорили только немцы и старуха. Она не понимала их и по нескольку раз переспрашивала. Они сердились, что-то кричали. Яков нащупал какой-то железный предмет и начал осторожно, чтобы не услышали, ковырять землю, отгребать ее в сторону. В избе как будто затихли, слышались только одни шаркающие шаги-старухи. Через несколько минут старуха открыла подполье.
— Вылезай, сынок, да убирайся. Немцы придут.
— Куда ушли?
— Староста в баню увел. Офицерье... Веников тре бовали...
Яков вылез из подполья.
— Слушай, сынок, староста-то говорил: пять пушек за деревней уставили. Через день еще немчуры привезут. Велел готовить фатеры, — и, сунув ему в карман кусок хлеба, добавила: — Ну, с богом...
На улице темень — глаз выколи. Старуха проводила Якова до ворот, наказала:
— Тропкой иди. Левее держись, напротив — бани, а то нарвешься.
Миновав огород, Яков прислушался. Из темноты вырисовывались низенькие строения, блеснул в оконце огонек, послышался приглушенный хохот. И вдруг кто-то почти рядом крикнул:
— Отселя не подходить!
Щелкнул затвор, но Яков, опередив, бросился на человека, показавшегося из темноты, тот даже не успел и крикнуть — выстрел был тихий, еле слышный. Потом Яков выхватил гранату, подбежал к сенцам — всплеск воды, довольное покряхтывание... Распахнув дверь, он кинул гранату. Раздался взрыв.
Когда Яков пересек овраг, над чернотой угора стоял золотистый сноп огня, отблесками освещая край деревни и ту маленькую избушку, в которой Яков отсижи-вался полчаса назад.
Лейтенант Кряжев, подробно расспросил Якова о результатах разведки, принял решение: на рассвете начать наступление и выбить немцев из деревни. До выступления осталось около часа, и лейтенант пока не тревожил бойцов. Присев на пенек, он закурил. Вспомнилась Марга. Он достал фотографию, освещая вспышками цигарки, долго всматривался в большие, -немного задумчивые глаза, потом написал что-то на обороте и, сунув ее в карман, дотронулся до руки задремавшего Якова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110