- Сидеть-то некогда, хлеб везу — вагоны ждут...
«Сколько таких ребят рано повзрослели! Война, война», — подумал Ермаков и опять невольно вспомнил своего Володеньку...
Ермаков открыл глаза, откинулся на спинку кресла. Лицо его приняло сухое, почти злое выражение. Он боролся с собой, не хотел поддаться слабости, но горе хватало за душу, безжалостно терзало.
Известие о гибели сына пришло недавно. Как всегда в таких случаях, казалось, что это, возможно, ошибка, и сын еще вернется. То был голос чувства, не желавшего поверить в смерть. Но трезвый, беспощадный голос рассудка говорил, что это правда, и что он уже никогда не увидит больше сына. О горе Ермакова никто не знал. Он не сказал об этом даже своей жене. Решил, пока не получит окончательного известия, молчать. Сам он узнал из необычного письма. Перед началом заседания
бюро райкома среди пачки писем он увидел твердый, неуклюже свернутый пакетик и на нем размашистая надпись карандашом. «Село Теплые Горы, Ермаковым». Ермаков осторожно развернул — и серебристая кайма, герб вверху и столбик надписей и цифр удивили его. «Это же Володькино свидетельство об окончании школы!» Почувствовав что-то неладное, он взглянул на оборотную сторону, и вдруг глаза перехватили последнюю размашистую строчку: «Похоронен в братской могиле...» Ермаков опустился на диван. Дрожащими руками он свернул свидетельство и, сунув его в карман гимнастерки, молча вышел из кабинета. Спустился с крыльца, пересек дорогу, прошел в сосновую рощу, холодно и глухо шумевшую. Он шел, не думая о том, куда и зачем идет, не замечая ничего, как слепой, — но и оставаться в привычном кабинете он не мог, ему надо было идти, куда угодно, но только бы идти...
Снова чувство горя и тоски охватило его. Он встал, походка утратила прежнюю легкость, во взгляде серых глубоко сидящих глаз появилось что-то тяжелое. Иногда лицо делалось прежним, спокойно внимательным, сосредоточенным. Только не было в нем знакомой всем веселой и доброй улыбки.
«Ладно», — сказал он вслух, хотя никого в кабинете не было, и опять сел за стол.
В дверь постучались, и на пороге показалась Елена Русанова. Ермаков пригласил ее к столу и стал расспрашивать о колхозных делах. Дорогой Елена думала, что она зайдет к Ермакову и сразу скажет, что она работать больше председателем не станет. Так и скажет и, если нужно, выложит на стол печать. А теперь сидела и постепенно рассказывала о своем колхозе. И вдруг, вспомнив Гоголя-моголя, призналась:
— Трудно мне приходится, Виктор Ильич, не справлюсь.
— Ничего, ничего. Сейчас легкой работы у нас нет. И долго не будет, Елена Никитична. Слышали новость— немцы под Москвой разбиты.
— Наконец-то...
— Наши войска продвинулись на сто пятьдесят километров, — и Виктор Ильич подошел к карте, висевшей та стене.
— Радость-то какая!
— Это еще начало, Елена Никитична, только начало. Вот почему и о легкой работе нам некогда думать.
Ермаков как-то виновато улыбнулся. И эта скупая улыбка еще сильнее подчеркнула его усталость, и Елене вдруг стало неловко, что она отнимает у него время своими мелкими вопросами. А Виктор Ильич снова расспрашивал:
— Ну, рассказывайте, как у вас Арсентий Кириллович?
— Помогает, очень помогает.
— Еще бы секретарь партийной организации, да не помогал...
— Нынче приняли в партию Федора Вешкина. — Ну, а вы?
— Тоже думаю вступать... Одна рекомендация уже есть.
— Вот это другой разговор. А то пришли, и первым словом — не справиться. Да ведь и я первый день сидел на секретарском месте и тоже думал так же, как вы. Вы неделю еще работаете. А я с полгодика ходил в таком вот тумане, пока район не узнал. А район Житлухинский тяжелый был.
Елена слушала Ермакова, и ей вдруг показалось, что она может и должна справиться, ведь не одна в колхозе. Вот и он говорит — «на людей опирайтесь». А разве люди у нас плохие?
— Не падайте духом, — прощаясь, участливо сказал Ермаков. — Верю, нелегко вам. И горе к тому же. Я хорошо понимаю вас, сочувствую вам... Война никого не щадит... — и пожав ей руку, вернулся к своему столу.
«Война никого не щадит...» — спускаясь по лестнице, прошептала Елена и взглянула на плакат, висевший на стене. С него строго смотрел солдат в каске, с винтовкой в руках. Ниже шли слова ступенькой: «Чем ты помог фронту?»
Елена торопливо отвязала лошадь и вскочила в сани. Обогнала одну подводу, другую... Но этот солдат с винтовкой в руках (для нее это был не просто отвлеченный солдат, а по-прежнему живой Яков) все еще неотступно стоял в глазах.
Дорога, обогнув лесок, свернула на большак. Вдали показался человек, полы его расстегнутой шинели тре-
пал встречный ветер. Что-то было знакомое в нем, в его торопливой походке.
«Уж не к нам ли кто? — подумала Елена, и сердце ее учащенно забилось. И как только человек в шинели посторонился, Елена вскрикнула:
— Петенька! Откуда взялся?
Петр подскочил к сестре и неуклюже притянул ее левой рукой к себе—правая была на перевязи.
— На побывку или совсем?
— Видишь, — указав взглядом на руку, с горечью ответил Петр. — Поотойдет малость — вертаться надо. Что от Якова слыхать?
Елена быстро-быстро замигала глазами, и Петр увидел, как по похудевшему лицу сестры медленно покатились слезы.
— Неужели? — и вдруг Петр, поняв все, сдернул с головы шапку.
— Гады, ой, гады... Каких ребят рушат!..
Приехав домой, Елена рассказала Кузьмовне о возвращении Петра, о победе под Москвой, о разговоре с Ермаковым, передала ей от него привет и опять вспомнила плакат с солдатом в каске. Наевшись, она подошла к свекрови и приклонилась:
— Ты уж не ругай меня, мама, а я вот что решила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110