Они долго сидели в горнице, говорили о делах, вспоминали Пчелинцева, который недавно переехал на новую стройку, оставив здесь своего помощника Фирсова, а под конец сели за шахматы. Елена видела, как ее партнер играл рассеянно и почему-то много курил. Она уже понимала все. «Нет, нет, я не должна давать согласия», — и, поставив ладыо-не на то место, она взглянула на Ермакова и вдруг покраснела, смешала фигуры.
Виктор Ильич встал с дивана, посмотрел на часы и стал собираться домой, но Елена, будто желая его удержать, встала ему на пути в дверях. И словно поняв ее желание, он взял ее за руку и неожиданно для себя сказал:
— Елена Никитична, будьте моей женой,
Елена не удивилась — она знала, что он сейчас должен был сказать то, что сказал, и, не выпуская его руки, склонилась к нему на грудь. Вспомнился Яков, прощанье, его слова: — «Случится что — устраивай свою жизнь...» «А может, он вернется еще?..» Но она молчала, а Виктор Ильич, слеша поглаживая ее мягкие, немного сбившиеся волосы, шептал:
— Я знаю, что вам не легко, Елена Никитична... Но поверьте... — Виктор Ильич прижал к себе вздрагивающее тело женщины, поцеловал в шею, в губы, в глаза, в-те светившиеся чудесным блеском голубые глаза, которые месяц тому назад, казалось, открыли ее душу и принесли надежду на счастье, которого он не ожидал. И вот оно-пришло, это счастье. И вдруг, казалось, все прояснилось. И он, словно мальчишка, опьяненный от счастья, шептал:
— Елена Никитична, я жду... ну, скажи же... Елена не ответила, она только отрицательно покачала?
головой.
В тот год зима была капризная, изменчивая: то ударит мороз, опушит ветви деревьев изумительно легкой и свежей бахромой, и по вечерам верхушки берез, будто отлитые из воска, светятся на зимнем бледно-голубом небе;. то потеплеет, размякнет снег и не по времени, очень рано,. повиснут с крыш хрустальные сосульки; то снова приморозит, и дорога после оттепели становится гладкой и скользкой. «Если по зиме выпадет лето — быть сеногною», — не раз сокрушалась Кузьмовна. «Ничего, маменька, как-нибудь управимся», — отвечала сноха и, вздохнув, садилась за шитье. Приглядываясь к снохе,. Кузьмовна тоже вздыхала: «Эх, молодица, молодица, худеешь... а пошто худеешь — знаю... Все вижу. Не легко-тебе одной-то. Разве сама не жила так-то, не понимаю... Но вот видишь, плохой ли был человек инженер... И любил, кажись, и ухаживал, а не сбылось — не судьба, видать. Сходились бы с Виктором-то Ильичем, что ли... А то и его упустишь...» Старушка уходила в горницу, подолгу разглядывала в большой старинной раме под; стеклом семейные фотографии, утирала глаза. «И не обижайся, Яшенька, соколик мой... Лежишь ты в земельке-
сырой, а ей ведь жить...» Потом, словно желая успокоиться, шла на подволоку, срывала развешенные на веревках красные гроздья рябины, чуть-чуть подернутые изморозью — зимой она бывает сладкая и вкусная. Набрав в фартук ягод, Кузьмовна возвращалась в избу и угощала Елену. Ей хотелось поговорить обо всем со снохой, но она не решалась. Наконец, выглянув в окно, — по Озеру уже давно провешена зимняя дорога, — и заметив какого-то ездового, она спросила:
— Виктор-то Ильич не собирался ныне?
— Нет, не собирался.
— Чего же он не заезжает? Кажись, в прошлое воскресенье был... вторник, среда... три дня минуло как...
— Не каждый же день ездить.
— Не каждый, — вдруг изменив голос, ответила Кузьмовна. — И каждый бы не мешало.
Елена строго взглянула на свекровь.
— И не поглядывай, все вижу. Ихнее дело — только сушить нашего брата. Как доска стала... а отчего?
— Маменька...
— Что маменька, — перебила Кузьмовна. — Вот приедет, и скажу: али сходитесь, али нечего и дорогу торить. Ведь по озеру-то, небось, он протоптал. А толк какой?
Вряд ли Кузьмовна знала, что эти слова было не легко слушать. Елена и сама ждала его уже второй день. Она быстро набросила на себя полушубок, повязала на голову белый шерстяной платок и вышла на улицу.
С тех пор, как Виктор Ильич впервые обнял Елену и поцеловал ее, прошло много дней. Встречаясь, он ласкал ее, называл «своей», а она молчала, медлила с ответом. Ей иногда надоедало это, и она думала: «Поскорей бы уезжал». А когда Виктор Ильич уезжал домой, она жалела, скучала по нему. Так и сейчас. Он был в воскресенье, пил чай. Кузьмовна даже распечатала бутылочку смородиновки. Оставшись наедине с Еленой, он спросил: «Ну, когда же, Елена, будем вместе? И чтобы не так, а насовсем...» Она и на этот раз не ответила. И Ермаков опять уехал ни с чем. Он не сказал, когда приедет снова. Прошло три дня, и Елене стало невмоготу. Она все чаще поглядывала на озеро; можно было бы позвонить по телефону, но она не хотела этого делать: если любит, пусть приезжает сам.
Под вечер, возвращаясь домой из конторы, Елена свернула к Саввахиному дому, спустилась на озеро, дошла до стожьища, будто проверяя, целы ли стога сена и, огорченная и измученная ожиданием, пошла домой. «И ее буду ждать!» — сердилась она. «Не буду», — и снова ждала.
Вечером кто-то постучался.
Это он, он... Елена выбежала в сени и, не спрашивая, открыла дверь. Перед ней в полумраке стоял Ермаков, он распахнул полы мягкого, пахнущего сеном и морозом тулупа и, забрав в него Елену, притянул к себе, поцеловал.
И снова русаковский дом ожил, весело зашипел самовар, зазвенела на кухне посуда, затрещали в печурке березовые полешки и на сковороде заподпрыгивала свежая мелкая рыба, каким-то чудом попавшаяся в Алешкины морды.
Виктор Ильич сидел на диване рядом с Еленой, трогал ее руки, заглядывал в ее глаза. Иногда он упрекал себя: «К лицу ли мне думать об этом, и думать в такие суровые годы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110