— Ведь, помнишь, я тебе посылала карточку. И что-то еще писала на ней, помнится, карандашом. Тогда решалась моя судьба. Дмитрия я не знала — он приехал из части в отпуск, и встретились с ним на нашем «пятачке». Это танцевальную площадку так называли у нас. Встретились, пригласил танцевать — застеснялась, но пошла. После этого раз проводил домой, второй, а потом — к отцу: так мол и так. Вот и выскочила. Не пожалуюсь, хороший был человек. Когда я узнала о гибели — места не находила. Его смерть меня и сюда привела. Хотелось отомстить за него. Только понимаешь, Яша, то чувство, которое появилось впервые на танцах, все время не покидало меня. Чего бы, кажется, ведь он мне муж, а я стеснялась его. И любила его, а вот стеснялась... А это, знаешь, уже не то... будто рядом со мной — наставник какой или учитель, а не равный мне.
— Значит, между вами не было взаимной любви?
— Да, такой, какую я испытала раньше, не было. Яков понял, на что намекнула Рита и, словно желая проверить ее чувства сейчас, спросил:
— А Заовражный?
— Если ты хочешь сделать мне больно, снова назови этого человека, — с нескрываемой обидой ответила Рита и, вдруг вскочив на колени, положила Якову руки на плечи и, приблизившись к его лицу, сказала:
— А хочешь — я не отдам тебя никому?!
Якову запомнились эти слова Риты, и сейчас, находясь в санитарной палатке, он все больше думал о сво ей судьбе. Перед ним вставали две женщины: одна была далеко-далеко, он о ней ничего не знал, ему казалось, что он ее никогда не увидит; другая была рядом, она каждый день заходила в палатку и, приветливо улыбаясь, поправляла постель, перевязывала рану, расчесывала его волосы. Яков не заметил, как эта, вторая, вытесняла образ той, другой женщины, которую он еще не переставал любить. А когда Рита уходила, он вдруг упрекал себя, словно уличив в плохом поступке, и снова давал клятву: «Кончится война и я вернусь к той далекой, но дорогой, она ждет, и я обязан сдержать слово». Это протестовал уже разум, но сильнее ли разум того чувства, которое охватывало его сейчас и все больше волновало, он не знал. И он опять ждал Риту.
Рана заживала, и через месяц Яков был снова в от
ряде. Как раз в это время развертывались новые операции — партизаны решили вытеснить немецкие гарнизоны из всех населенных пунктов района и на зиму разместиться в деревнях. Хотя немцы встречали ненависть у местных жителей, деревни они покидалл неохотно, а в крупных населенных пунктах, на стыках больших дорог, оказывали ожесточенное сопротивление. К ноябрьским праздникам партизаны овладели всем районом и, закрепившись, решили держаться до прихода частей Советской Армии.
Осень в Теплых Горах выпала трудная. Уборка урожая затягивалась. Каждый день в райисполком из области звонили по телефону, и каждый день Лысаков обещал: примем меры, постараемся исправить положение. А когда приходилось совсем туго, он уезжал в командировку на несколько дней — пусть секретарь райкома Шагилин сам отчитывается, а он, Лысаков, как-никак всего лишь «врио». Но как бы то ни было, и с «врио» начали спрашивать о работе, и спрашивать основательно, — тогда-то он и понял, что быть исполняющим обязанности председателя райисполкома — совсем не шуточное дело. Только Марьюшка не хотела понять этого и по вечерам уговаривала мужа: «Крепись, Степа. Теперь все в твоих руках — и корма, и продукты. Любой председатель нам не откажет». Но сейчас Лысакову было не до этого: он чувствовал, как с каждым днем его все больше и больше забирал круговорот беспокойной жизни и на плечи ложились новые заботы. Особенно много хлопот было с заготовкой хлеба. Все чаще в колхозах стали говорить о недороде, о том, что ныне хлеба до ползимы не хватит. Встречая Лысакова, многие упрашивали: нельзя ли чем-нибудь заменить хлебец? Хотя Шагилин и не одобрял этих просьб, но Лысаков, однажды поехав в областной центр, все же закинул удочку, и ему поверили — разрешили вместо зерна-сдать мясо.
— Только отдушинку-то нам и надо было найти, — вернувшись домой, хвалился Лысаков: он чувствовал
сейчас себя героем дня. — Была бы отдушника, а там сделаем: и план выполним, и себя не обидим.
Через Теплые Горы на скотобазу потянулись гурты коров и овец, а Лысаков командовал: «Заменять так заменять!»
У Залесова в Заборье за два дня стадо крупного рогатого скота убыло наполовину. Как-то Лысаков, просматривая сводку, удивился:
— А почему Огоньково с заменой медлит? — и снял трубку телефона.
— Русанову к телефону! — крикнул он. — Ты что же, дорогая, отстаешь от своих соседей? От кого? От Залесова, скажем, от Рыжикова. Как? Как это не погоню?! Русанова... то-ова-а-рищ Ру-са-но-ва...
Он бросил трубку телефона и, выругавшись, прошагал по кабинету: «Зелена, не понимает текущего момента!»
Шагилина дома не было, но ждать некогда: куй железо пока горячо, — и Лысаков сам поскакал в Огоньково.
Елена после родов заметно похудела, лицо вытянулось, стало бледнее, и когда она волновалась, на щеках выступал легкий румянец. Лысаков, бегло просмотрев сводки, высказал свое неудовольствие и предложил собрать экстренное заседание правления. Пока люди собирались, он спросил Елену:
— Письма-то от Ермакова получаешь?
Елена только покачала головой — она давно не получала писем, и вряд ли этот вопрос ей был приятен.
— Ничего, ничего... Мужайтесь... — постарался ободрить ее Лысаков. — Вот мы, как говорят, поднажали, и Орел наш... и Белгород тоже... Слышали — двадцать артиллерийских салютов выпалили. Теперь все от нас зависит, понимаешь, все, товарищ председатель...
На собрании Лысаков так долго говорил, что даже охрип.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110