Бригадир Вешкин долго разыскивал Мусника и, наконец, увидя его, закричал:
— И где тебя носит!.. Лопат недостача. Тридцать человек бездействуют.
— Ну, а я-то где их возьму? — развел Савваха руками, — я и так все лопаты... Даже у старухи своей, и ту мобилизовал. Как бы не сломали только...
— Должон, ты ответственное лицо за лопаты... Елена работала вместе со всеми колхозниками.
— Ну, и выбрали же мы себе кусочек, — жалова лась кума Марфида.
— Что, не по зубам, Марфа Ивановна? — спросила Елена, отворачивая лопатой снежные глыбы. — Нам бы только транспортер достать. Тогда бы мы ожили.
К обеду был высвобожден первый транспортер, и его тотчас же пустили в ход. Длинная движущаяся лента уносила все новые и новые глыбы снега. Котлован уже перерезала широкая траншея. Но работы впереди еще было много.
Под вечер потеплело. Ветер повернул с запада. Пошел мелкий снежок. Люди заволновались.
— Опять снег! Говорили, подождать надо.
— Пережидай, так весна все смоет.
Ночью разыгралась метель, и снова котлован завалило снегом вровень с берегами. Только торчали транспортеры, да чернела верхушка дизель-копра.
С каждым днем Наталья Ивановна все больше беспокоилась о сыне: почему от Володеньки долго нет писем?
— Уж не случилось ли чего с ним? — спрашивала она. мужа.:
Виктор Ильич сам не хотел примириться с мыслью о гибели сына и тщательно скрывал весть о нем от других. Даже военкому наказал: «Придет извещение — держи в секрете, кроме меня — никому!» Но долго ли, коротко ли, все это должно раскрыться... «Я переживу горе, всю ношу взвалю на себя... но как Наташа выдержит?» — думал Ермаков. И сейчас он по-прежнему старался успокоить жену:
— Ничего, мать. Подождем, авось весточка и придет.
Он знал, что от Володи уже больше письма не дождаться, но боялся вслух сказать об этом. Взглянув на озабоченную, постаревшую за это время жену, он с ужасом подумал: «Она же чувствует, что я говорю неправду». И, желая ободрить ее, он обещал снова написать письмо в часть, переговорить с военкомом, словом, говорил то же, что и вчера. Он хотел подготовить жену к страшному известию, но не знал, как это сделать.
Шли дни за днями. Ермаков заметно похудел, на лице появились новые морщинки, казалось, он постарел и ссутулился. Люди говорили, что это от работы — все ночи в угловом кабинете огонек. Вряд ли они знали, что у этого широкоплечего человека было свое горе. Люди по-прежнему шли к нему и по служебным делам, и по личным, приносили ему и свои нерадостные вести, свое горе, — каждый день на фронтах погибали сыновья, мужья, братья; Ерм'аков для каждого находил теплые слова утешения, которые не мог найти для жены.
Наталья Ивановна, слушая по радио сообщение Сов-информбюро, радовалась первым успехам советских войск и, конечно, опять вспоминала Володеньку: «Где же он? Почему долго от него нет писем?»
Однажды она собиралась стирать белье, заглянула в шкаф и увидела гимнастерку мужа — от нее пахнуло потом и табаком. «Все продымилось»,—с упреком подумала она и, сняв ее с плечиков, бросила в общую кучу. Лотом спохватилась, стала проверять, нет ли чего в карманах. Нашла маленький карандаш и бумагу. Развернула, охнула и беспомощно опустилась на пол.
Когда приступ прошел, Наталья Ивановна увидела бледное лицо мужа и склонившегося над ней врача. Но
как только она вспоминала о сыне, ей снова становилось нехорошоо.
Через неделю приступ повторился.
Говорят, беда не приходит одна, беда беду накликает. Так и у Ермакова: с одним горем пришло и другое— не стало и Натальи Ивановны.
Зима еще держалась. Куда ни взглянешь, — глубокие, отливающие холодной голубизной снега. Но уже чувствуется приближение весны: и в легкой дымке, туманящей по утрам небо, и в первых, неприметно для глаза набухающих почках, и в том, как греет к полудню солнце. В солнечном свете отчетливо выступает Гребешок. Приподняв над Шолгой покатые плечи, он еще кутается в снежную шубу, отороченную по низу зеленью можжевеловых кустов. А верхушку украшает серая смушковая шапка — припорошенные инеем сосны, ели, перемежающиеся ольхой, осиной и березняком. И воздух уже не зимний, а другой, легкий; в такую пору не хочется уходить с улицы. В деревнях допоздна сортировали семена, Вывозили на поля навоз, заготовляли жерди и колья для изгороди. Все с нетерпением ждали первых проталинок, свежей зеленой травки, ждали новой весны. Ждали и тревожились. Как без тракторов засеять поля? Лошадей, и тех осталось мало. В колхозах стали при-учать к упряжке быков. В Огонькове уже за зиму обучили несколько бычков, а за Доброго не брались. Про этого черно-пестрого, крутолобого быка ходила в колхозе не совсем добрая слава. Как-то еще прошлым летом шофер, проезжая через Огоньково, хотел попугать быка, стоящего посреди дороги, подъехал к нему и, остановившись, просигналил. Добрый не спеша, деловито отступил и вдруг, бросившись на машину, вонзил свои рога в радиатор и распорол сердцевину. Из радиатора полилась вода. Сделав свое дело, бык вынул рога и спокойно пошел посредине дороги. Но когда в колхоз опять с командировкой пришел Гоголь-моголь, вспомнили и о Добром.
— Не меньше ЧТЗ потянет. — уверял Гоголь-моголь.
— Ты не убеждай нас, мы и сами знаем: Добрый за трактор сделает... Но как, как его впрягчи, золотки?— недоумевал Мусник.
— Впрягем!
И вот по настоянию Гоголя-моголя решили «впрягать» Доброго в сани.
Федор Вешкин, сбросив полушубок, возился с камнем. Ему помогали скотницы. Тут же суетился и Гоголь-моголь.
— Давай, организованнее! Разом, разом!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110