Уже не слышно в кустах печального посвистывания пеночки. Улетели на зимовку и сорокопуты-жупаны, малые зуйки, белые трясогузки, кулики-перевозчики. Пора отправляться в путь кряквам.
Эта пора осени невольно привлекала Виктора Ильича своей непосредственностью, здесь ничего не было поддельного: каждое дерево по-своему красилось, по-своему пело, по-своему роняло листву. В такую пору хорошо побродить с ружьем по лесу. Но нынче было не до этого. Надо вырастить хлеб, сжать, обмолотить, отправить на фронт, который уже далеко отодвинулся на запад — советские войска наносили по отступающему врагу удар за ударом, освобождали города и села Прибалтики и Западной Украины, Польши и Румынии, Болгарии и Югославии. День победы приближался! И, радуясь этому, теплогорцы напрягали силы и выполняли одно задание за другим — хлеб отгружали на станцию днем и ночью.
Но как бы то ни было, неясность семейного положения» все больше беспокоила Ермакова. Он, как и Елена, с тревогой ожидал возвращения Якова и еще не знал, чем могло все это кончиться. Он пробовал разговаривать об этом с Еленой — она уверяла, что жребий брошен и возврата к старому берегу нет. «А как отнесется к этому Яков, поймет ли он всю сложность их семейной драмы? Надо снова поговорить обо всем с Еленой, снова узнать. ее отношение ко мне, к Якову», — думал Ермаков спускаясь к Огонькову.
У Кожухова Виктор Ильич встретил женщин, возвращавшихся с тока. Золовка Елены, Фаина, подошла к Ермакову и, протянув руку, поздоровалась.
— Рожь-то еще не измолотили? — спросил Ермаков.
— Уже за яровые взялись.
— Изо всей силы молотим, Виктор Ильич, — похвалилась кума Марфида и, охочая до новостей, спросила: — Только Гитлер-то, гад ползучий, чего не сдается? Его так молотят, так молотят — все вассалы отпали...
— Напрасно брыкается — все одно наша взяла!
Виктор Ильич сообщил об Освобождении Риги. Женщины поблагодарили Ермакова за радостную весть и стали подниматься по тропинке в гору. Задержавшаяся у телеги Фаина по секрету сообщила:
— Лена-то ждет не дождется вас, Виктор Ильич. Ведь получила от Якова-то — просит справку. Из какой-то. Тахты или Пахты пишет, не пойму.
— Из Тахты? Почему он оказался там? — удивился Ермаков. И вдруг он понял: с Яковом произошло то, чего он никогда не предполагал.
В этот вечер разговор у Елены с Виктором Ильичей не клеился. Ермаков устало навалился на край дивана и молча слушал Елену. Ей казалось, что он не только осуждает Якова, но осуждает и ее, — и от этого становилось еще горше, словно она и в самом деле была виновата в чем-то.
— Ты думаешь, Виктор, что он замешан в каком-то грязном деле? — спросила Елена Виктора Ильича. — Но ведь он пишет... пишет, что попал так...
— Как это «так»?
— Ну, так, по недоразумению... ведь могло же случиться?
— Не знаю, Лена...
— Виктор, — не дав договорить ему, воскликнула Елена. На похудевшем и побледневшем лице заблестели глаза, теперь они стали большие и влажные, и Виктору Ильичу показалось — вот-вот она разрыдается. — Неужели ты, Виктор, веришь, что он оказался изменником?
— Я не сказал этого.
— Не сказал, но я вижу, что ты думаешь именно так. Признайся.
Виктор Ильич, закурил, затянулся раза два-три и сунул цигарку в старинную фарфоровую пепельницу с изображением скачущего оленя.
— Ну, признайся же, Виктор.
— Я не могу утверждать «да» или «нет», как и ты не можешь сказать этого.
— Могу! — почти крикнула Елена. — Могу сказать кому угодно, что он... он не мог предать своих... не мог, Виктор! Я знаю его с детства.... Я ручаюсь...
Виктор Ильич с сожалением пожал плечами, и это еще сильнее обидело Елену. Ей сейчас показалось, что он отказывал ей в самой маленькой и самой необходимой просьбе — написать характеристику, — и этот кажущийся отказ еще больше усиливал обиду.
В горницу вошла Кузьмовна с самоваром в руках и попросила сноху заварить чай.
Елена достала чайник, всполоснула горячей водой, сыпнула в него ложку чаю и поставила на трубу кипевшего самовара. Когда свекровь ушла, Елена снова спросила.
— Слушай, Виктор. Я тебе уже сказала, все сказала, я останусь с тобой... Но прошу тебя — не думать так о нем. Если ты думаешь плохо о нем, значит, так же думаешь и обо мне...
— Зачем ты говоришь это...
— Я знаю, нелегко тебе. Это может повлиять на твою репутацию, Виктор... но...
— Елена, — прервал он и встал с дивана. Я прошу не говорить так... Если хочешь, я скажу свое мнение. Характеристику написать одно. Другое дело — разобраться в судьбе близкого обоим нам человека. И не думай, что я не хочу этого сделать. Нет! Наоборот, я готов сделать все, чтоб облегчить его участь. Я, наконец, пойду к секретарю обкома, расскажу... И если действительно Яков не виноват...
Снова вошла в горницу Кузьмовна. Взглянув на возбужденного Виктора Ильича и озадаченную чем-то сноху, она покачала головой.
— И что это, право, за жизнь такая: встретитесь и спорите, спорите.
— И вовсе не спорим, маменька.
— Вижу, как не спорите... все вижу. Садитесь-ка за стол рядком да и поговорите ладком...
Старуха поставила на стол пироги с черникой, вздохнула и вышла, осторожно прикрыв за собой дверь.
— Я уверена, что Яков не виноват.
— Но этого мало, Лена: надо доказать.
— Но как доказать, как? — она опустилась рядом на диван и взяла руку Виктора Ильича: — Помоги, с чего начать-то...
Ночью позвонили из обкома партии и сообщили, что пленум откладывается, вечером состоится перекличка по «закрытым проводам», слушаются отчеты руководителей районов об уборке и заготовке хлеба. Хотя не указывалось, что Теплым Горам надо отчитываться, но Ермаков понимал — надо быть наготове.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110