Может быть, все это звучит немного пренебрежительно, но это не так,
на самом деле не так. Потому что со временем он начал мне действительно
нравиться. Возможно, потому, что он чем-то напоминал мне меня самого в
другое время и в другом месте, помягче пожизнерадостней, более утонченный
вариант. Возможно, он был похож на кого-то, кем мог бы стать я, или мне
хотелось, чтобы я мог позволить себе роскошь попытаться стать таким.
Но мне было уже под сорок. Характер мой давно сформировался. Хотя
вылепившие меня условия давным-давно исчезли, мои радости в этом обществе,
в котором, по-моему, почти совсем не ощущалось напряжения, омрачались
нотками, звучащими во мне с переменной громкостью, и это сперва вызывало
во мне смутное беспокойство, за которым последовала растущая
неудовлетворенность. Жизнь редко представляет собой нечто, зацикленное на
кризисах до упора, как в этом пытаются убедить нас романисты. Хотя правда,
что мы иногда выходим из потрясений с ощущением свежести бытия и чуда
существования. Но такое душевное состояние проходит, и довольно скоро, при
этом снова оставляя и нас и действительность непреобразившимися. Осознание
данного факта пришло ко мне, когда я ради своего потомка сентиментальничал
о минувших несовершенствах, и в течение следующих недель переросло в
сильнейшее недовольство. В отличие от всего прочего, я не очень изменился.
Мое состояние не было вызвано ощущением собственной ненужности здесь, хотя
что-то было и от этого, оно не могло быть и ностальгией, потому что
воспоминания мои были довольно свежими и вполне достаточными, чтобы не
допустить появления каких-либо розовых иллюзий относительно того, что для
Пола было лишь далеким прошлым. Может быть, усиливающаяся чувствительность
к тому, что люди казались чуть-чуть добрее, более умиротворенными,
возбуждала некое ощущение собственной ущербности, словно я умудрился
пропустить какой-то необходимый шаг в процессе цивилизации. Я обычно не
склонен к самонаблюдениям подобного рода, но когда ощущения становятся
достаточно сильными и навязчивыми, они заставляют думать о себе.
Но все-таки, как может человек показать кому-либо свое внутреннее
состояние, а тем более тот, кто кажется карикатурой на себя самого? То,
что я хотел сказать, слишком многозначно, и подобные вещи, на самом деле,
не могут быть переданы словами.
Однако Пол понял все это, понял меня лучше, чем я ожидал. Ибо он
сделал два предложения, и одно из них я немедленно принял, размышляя над
другим.
Вот. Например.
Я вернулся на Сицилию. Я бы сказал, - почти предсказуемый поступок
для человека в моих условиях и в моем душевном состоянии. Кроме
напрашивающихся ассоциаций с попыткой возвращения к детству, я еще узнал,
что это одно из немногих мест в мире пока не пострадавшее от чрезмерного
усовершенствования. Тогда это было для меня в самом подлинном смысле
способом возвращения назад сквозь время.
Я не задерживался в Палермо, но сразу отправился к глубинку. Я снял
уединенный дом, в котором чувствовалось что-то знакомое, и ежедневно по
несколько часов проводил, катаясь на одной из двух лошадей, доставшихся в
придачу к нему. По утрам я спускался верхом на каменистый берег и смотрел,
как накатывается на меня пенящийся и грохочущий прибой. Я проезжал вдоль
мокрых камней-голышей, на которых таяла пена, слушал пронзительные крики
птиц, чертящих над прибоем круги и падающих к нему, вдыхал соленый морской
ветер, следя за игрой ослепительных бликов и теней в панораме
нежно-светлых тонов. Днем или по вечерам, в зависимости от собственного
настроения, я часто катался среди холмов, где хилая травка и кривые
деревца отчаянно льнули к худосочной земле, и влажное дыхание Средиземного
моря, в зависимости от настроения, нагоняло на меня духоту или прохладу.
Если я не засматривался слишком на несколько неподвижных звезд, если я не
поднимал глаз, когда огни транспортного самолета высоко и стремительно
проносились над моей головой, если я не использовал блок связи ни для
чего, кроме музыки, и ездил в ближайший городок не чаще, чем раз в неделю
или около того, за быстро иссякающими запасами, то казалось, что время для
меня повернуло вспять. Казалось, что не только текущее столетие, но и вся
моя взрослая жизнь отступили и растворились в вечном ландшафте моей
молодости. Поэтому то, что произошло потом, не было чем-то необъяснимым.
Ее звали Джулия, и я в первый раз встретил ее в скалистом тупике,
покрытом пышной зеленью, по сравнению с холмами цвета ссадин, среди
которых я весь этот день катался. Она сидела на земле под деревом,
напоминавшим застывший фонтан варенья, к которому прилипли светлые
конфетти, ее темные волосы были зачесаны и собраны заколкой кораллового
цвета, на коленях лежал блокнот для эскизов, она вскидывала и опускала
глаза, делала рукой точные, расчетливые движения, зарисовывая маленькое
стадо овец. Некоторое время я просто сидел на лошади и наблюдал за ней, но
потом выглянувшее из-за облака солнце отбросило мою длинную тень возле
нее.
Тогда она повернулась и заслонила глаза от солнца. Я спешился,
обмотал поводья вокруг подвернувшейся ветки ближайшего куста и пошел вниз.
- Привет, - сказал я, приблизившись.
Пока я шел к ней, прошло десять или пятнадцать секунд именно столько
времени потребовалось ей, чтобы решиться кивнуть и слегка улыбнуться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63