— Бумага — хитрое дело.
— А стрельцы потому поставлены, — объяснил Макар Соскин, — что в прошлом годе сгорели две бумажные мельницы от злой руки.
Мельник принес угощение и долго рассказывал про московские дела.
Утром Степан Гурьев поехал в Слободу.
Два дня он ждал приема. На третий день думный дьяк Василий Щелкалов приказал ему одеться.
— Ступай за мной, увидишь светлые царские очи.
Степан надел черные чулки, башмаки из грубой кожи с золочеными пряжками, черные панталоны, камзол из черного сукна с капитанскими позументами. На плечи накинул черный шерстяной плащ. К поясу прицепил шпагу в кожаных ножнах.
Василий Щелкалов с усмешкой смотрел на него.
— Ты думаешь, так будет лучше? — спросил он. — Оделся не по обычаю, как журавль, а царь сердит нонче… Ну, пойдем.
Мореход молча шагал по двору вслед за Щелкаловым к царским хоромам, расположенным на противоположной стороне. Двор был посыпан белым речным песком, и, несмотря на дождь, грязи не было.
Наконец Степан Гурьев увидел перед собой того, кто беспричинно убил его детей и жену, разрушил жилище. Царь Иван сидел совсем близко в кресле, на небольшом возвышении, и Степан мог рассмотреть каждую морщину на его лице. Лицо царя землистого цвета, глаза слезились…
Степан упал на колени.
— Встань, Степашка, — сказал царь Иван, протянув ему для поцелуя холодную руку. — Наш наказной капитан Карстен Роде сообщил нам добрые вести и хвалил тебя.
И царь устремил на Гурьева буравящий взгляд своих черных глаз.
— Дозволь слово молвить, великий государь!
— Говори.
— Карстену Роде, великий государь, подчинены сейчас капитаны многих кораблей и негоже ему называться капитаном, ибо капитан — начальник одного корабля.
— Вот как! — сказал царь. — Хорошо, пусть он будет морским атаманом.
— Карстен Роде просил назвать его адмиралом, великий государь, как то водится у других государей.
— Хорошо, я жалую его адмиралом.
— Адмирал Карстен Роде будет очень рад твоей царской милости, великий государь.
— Скажи-ка, Степашка, кто служит у него на кораблях матросами?
— Всякий сброд, великий государь. Кроме преданности и послушания капитану, у них нет других добродетелей. Только на двух кораблях есть русские люди…
— Чем заставляет Карстен Роде таких людей служить себе преданно?
— Деньгами и ножом. Он платит по шесть гульденов в месяц, а в каждом гульдене двадцать четыре любекских шиллинга. Прежде, когда матросов было меньше, он делил захваченные товары поровну между ними.
— Так много? — удивился царь Иван.
— Служба тяжелая, великий государь. Очень тяжелая. А если человек служит недостаточно храбро и преданно, его убивают, а тело выбрасывают в море на съедение рыбам. Адмирал Карстен Роде очень доволен русскими мореходами, особенно пушкарями.
— Он пишет это нам в своем письме. Еще пишет Карстен Роде, что для охраны свободной торговли в Нарве нужен город Ревель… Разве я не понимаю этого! — сердито добавил царь, пристукнув посохом. — Скоро десять лет я веду борьбу за море, за хорошую гавань, за свободную торговлю… Но многие из моих слуг не постигли, что значит для нашего государства Варяжское море… Скажи, почему ты одет не по русскому обычаю?
— Великий государь, так одеваются все капитаны твоих кораблей.
— Что же, — после недолгого раздумья отозвался царь, — раз так одеваются все капитаны моих кораблей, ты имел право явиться перед моими глазами в этой одежде. А теперь расскажи мне, как ведется морская война на Варяжском море. Как сражались капитаны с моим врагом королем Сигизмундом?
Степан Гурьев рассказывал целый час. Не только царь, но и бояре, и дьяки, находящиеся при царе, слушали Гурьева с неослабным вниманием.
— Значит, ты хочешь возвратиться к нашим купцам Строгановым? — спросил царь, когда мореход закончил свои речи.
— Я обещал вернуться Аникею Строганову, великий государь. У Строгановых много кораблей плавают по студеным морям и в другие места. Надо обучить мореходству на Варяжском море молодых кормщиков.
— Вчерашнего дня прискакал к нам гонец из Сольвычегодска. Аникей приказал долго жить, — со скорбным видом сказал царь. — Он умер в ангельском чине, схимником Иосафом. — Царь закрыл глаза и три раза перекрестился. — Да будет ему земля пухом… Но ты поезжай в Сольвычегодск, дело доброе. У Аникея сыновья-наследники остались. А скажи нам, из каких ты мест родом?
— Крестьянин, из деревни Федоровки, боярина Ивана Петровича Федорова.
Царь долго смотрел на Степана Гурьева. Лицо его сделалось жестоким и злым. Воцарилось тягостное молчание.
— Из деревни Федоровки… — произнес наконец царь. — Пусть так. — Лицо его приняло прежнее выражение. Он подозвал дьяка Василия Щелкалова и что-то сказал ему.
Дворецкий, боярин Лев Салтыков, на золотом блюде принес кожаный тяжелый кошелек, туго набитый серебром, и золотую монету с царским ликом.
Царь из своих рук подал монету Степану.
— Жалую за верную морскую службу, носи на шапке, — сказал царь и снова дал руку для поцелуя.
Глава двадцать шестая. «ГОРОДА И ЗЕМЛИ ЗА ЧАШЕЮ ДА ЗА ХЛЕБОМ НЕ БЕРУТСЯ»
Неподалеку от бахчисарайского дворца Девлет-Гирея, на реке Альме, стоял приземистый, сложенный из дикого камня дом. В нем жил посол московского царя Афанасий Иванович Нагой. Царь поручил ему склонить на свою сторону хищного властителя крымских орд. Три года Нагой удерживал хана от разбойничьих набегов на русские земли. Один бог знает, сколько труда и дорогих подарков ушло на уговоры. И соболя отборные, и оружие, и бронь. Английские тонкие сукна и шубы из легкого и теплого меха… Хан, принимая подарки, грозил войной, требовал все больше и больше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144