— Хлебнем, Никита Афанасьевич, крепкое вино. Мне английский купец подарил.
— Неохота мне, Иван Михайлович.
— Да уж приневолься…
— Во здравие царя и великого государя!
Иван Михайлович хлебнул и дал хлебнуть другу.
— Ну и крепка! — Фуников вытер усы и откашлялся. — Кваском бы запить…
— Возьми орешков на заедку.
— Хотел спросить тебя, Иван Михайлович, — пережевывая орехи, сказал Фуников, — что за каша в Новгороде заварилась? Ведомо ли тебе?
Висковатый ответил не сразу.
— Не хотят новгородцы денег давать на Ливонскую войну… В этом вся суть. Многие купцы от войны разорились, у других прибытков менее стало, вот и смута пошла. Великий государь велел им конного войска две тысячи выставить либо денег дать. Новгородцы вместо двух тысяч сотню пригнали. Челом били государю, нет-де больше денег, обеднели, и все тут. Разгневался царь, но смолчал, затаил обиду… Псковичи, те сполна две тысячи всадников дали, как им царь повелел.
— Я другое слыхал…
— Потом и другое началось. В Литве прознали про недовольство новгородцев и лазутчиков в город заслали. В подметных грамотах под короля Жигимонда стали звать. Жигимонд, дескать, на войну денег не берет. Под Жигимондом и вольготней и сытней люди живут. И от князя Курбского грамоты подметные были… И будто новгородцы на то согласны.
— Затея, ложь! А не слышно ли про Володимира Старицкого? Не хотят ли новгородцы его на царский престол посадить?
— Не знаю. Однако и раньше о том бояре шептались… А в иных подметных грамотах писано, будто наш царь Иван и не царского роду вовсе, а сын Ивана Федоровича Овчины-Оболенского.
— Господи, помилуй нас, грешных… — Лицо Фуникова от испуга густо покрылось каплями пота.
— …Прознали про те грамоты новгородские молодцы Малюты Скуратова, бросились ловить лазутчиков, а те как в воду канули: месяц искали — не нашли. Наконец удалось уцепить ниточку за кончик, вызнали, что один лазутчик в монастыре укрылся. Пошли с облавой на монастырь. Еще семерых нашли. Государю донесли, он и вовсе распалился. А тут архиепископ новгородский Пимен за монастыри стал вступаться. Негоже, дескать, святыни поганить… Зол теперь государь на Новгород Великий и на монастыри новгородские. И на Пимена. Ох как зол!..
— Как ты мыслишь, Иван Михайлович, для дел государских нужна опричнина?
— Не знаю, — сразу ответил Висковатый. — Задумка-то, может, и хорошая была. Порядок навести, силу свою показать. Я, мол, над всеми хозяин… А теперь опричниной детей пугают, всем на зубах навязла. Хуже разбойников — ни бога, ни царя не боятся.
— А дальше еще хуже будет, — добавил Фуников, — вспомнишь мои слова.
— Что было — слыхали, что есть — сами видим. А что будет, кто ведает? Плохо — большую веру государь дал Малюте Скуратову и немцам, что за великие богатства возле трона отираются. Ежели бы мне власть, я бы перво-наперво Малюту за ребро повесил и всех немцев от престола вымел поганой метлой. И за царя Ивана я головой стоять не стану, как раньше стоял. Пусть…
В это время послышался шум в саду. Почуяв недоброе, Висковатый бросился к окну. Он увидел, как от стены дома метнулась быстрая тень и скрылась в кустах.
— Человек Малюты Скуратова, — выдохнул дьяк, повернувшись к Фуникову. Он побледнел и, казалось, сразу постарел. — Негодяй, подсылает ко мне лазутчиков, хочет, чтобы я ему покорился… — Висковатый знал, что произойдет, если его слова достигнут царских ушей.
— Что ж будет с нами, Иван Михайлович? — Никита Фуников стал заикаться от сильного испуга. — Эх, д-дурак я, мой язык р-раньше ума рыщет! Погибли мы теперя…
Шатаясь, казначей Фуников подошел к столу и, взяв баклажку в руку, выпил все, что в ней осталось.
Глава восемнадцатая. «НЕ ПОКУШАЙСЯ НА ТО, ЧЕГО ВЗЯТЬ НЕ МОЖЕШЬ»
Высокий, худощавый князь Андрей Курбский, ссутулившись, сидел на своем месте в зале заседаний сейма. Он молчал, поглаживая коротко стриженную, седоватую бородку. И на голове в густых волосах было много седины, несмотря на еще нестарые годы.
На громогласном и шумном люблинском сборище, молчаливый и сжавшийся, он был похож на затравленного волка.
Не проронив ни одного слова ни за, ни против, Андрей Курбский голосовал за навечное соединение Польского королевства и Литовского княжества. Он знал, что неравноправный союз ухудшит положение русского православного населения в объединенных государствах, усилит Польшу — злейшего врага московских князей… Он понимал, что воссоединение всех русских земель станет еще более сложным делом.
«Может быть, объединение Литвы и Польши поможет королю Сигизмунду расправиться с московским злодеем? — думал князь Курбский. — Я не пошевельну пальцем там, где надо оказать помощь царю Ивану, и всегда буду помогать тем, кто поднимает на него руку».
Он снова и снова проклинал царя Ивана, обвиняя во всех своих бедах. Ненависть к московскому владыке заслонила от его глаз великие нужды и страдания русского народа. Сделавшись ненавистником одного человека, он перестал быть русским. Задавшись целью уничтожить царя Ивана, он считал, что для этого хороши все средства. Конечно, он хотел вернуться на родину, но понимал, что сможет это сделать, только переступив через труп своего заклятого врага.
Курбский немного оживился, услышав горячее выступление своего друга, киевского воеводы Константина Острожского, против неравноправного объединения. Глаза князя загорелись, в голове стали складываться слова, противные унии. Но пришло на память новое оскорбление, нанесенное московским царем, и он взял себя в руки.
Утром Андрей Курбский проходил с Острожским мимо четырех московских вельмож, прискакавших по приглашению польского правительства на Люблинский сейм.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144