— Еще что видел?
Дьяк Васильев вынул из-за пазухи бумагу.
— Тут по-свейски написано, на дверях подворья было гвоздем приколото. Народ возле дверей стал собираться… читают. Я сорвал.
— Перетолмачь, — процедил сквозь зубы Наумов.
— «Одних в смоле и сере жгут, — начал читать Васильев, —
Других на рожнах там пекут,
Иным вздевают раскаленный шлем на голову,
Иных варят в клокочущей воде,
Тех, руки всадив в кашу, варят
И, обрезав мясо, обнаженные кости ломают.
Иным надевают на голое тело раскаленные латы.
Иным обрезают уши, губы, нос,
Иным вырывают зубы и глаза,
В иных, как в цель, стрелы пускают…»
— Складно, толково, — сказал Наумов, — однако ложно. Читать больше не к чему. Сию бумагу, Михаил Иванович, присовокупим к нашему списку. Пусть царь про ихнюю злобу и лживость ведает.
— Не учи ученого, — пробурчал Воронцов, — не впервой мне царскую службу править… Иди к себе, Ванюха, отдыхай, — отпустил он толмача. — Постой, а харчей принесли?
— Принесли, Михаил Иванович.
— Ты знаешь, что последует за свержением Ирика? — спросил Воронцов, когда дверь за дьяком закрылась.
— Что бог даст, то и будет.
— Бог-то бог, да нам и сейчас видно, как дело повернется.
— Сказывай, если знаешь. Однако наш государь крепко бережет свое царство от всякого лиха. Он и на волос не уступит из того, что завоевал.
— Свейское государство повернется врагом, — уверенно сказал Воронцов. — Не сразу Юхан зубы покажет, а после, как мир с доньскимnote 15 королем учинит. Не забудет Юхан зла нашему государю, а тем паче Катерина Ягеллонка… Король Жигимонд против шурина своего Юхана воевать не будет, — продолжал посол, — одна надея на Колывань…note 16 Из-за нее у Жигимонда со свеями вражда не затухнет. Нашу торговлю в Нарве прижмет Юхан. Дай только ему с доньским примириться. Кораблей у него много. И король Жигимонд руки себе развяжет…
Михаил Иванович медленно, слово за словом, рассказывал о своих мыслях, как они сложились у него в бессонную ночь.
Утром дьяк Васильев снова пошел в город за харчами. На торгу он разыскал купца Аксака Нефедова и приказал именем русского посла бросить все дела в Стекольне и уходить к рубежу и дальше на Москву. Купец должен был донести царю Ивану о переменах в свейском государстве и о бесчестье, нанесенном царским послам.
3 октября на подворье приехали советники нового короля.
— Королем в свейской земле избран Юхан Третий, — перевел их слова толмач. — А брата своего Ирика он с королевства сгонил, и нынче он сидит у Юхана в крепости… А государю вашему Юхан посылает гонца, что он учинился в свейской земле королем и хочет с государем вашим быть в любви и дружбе. Если хотите к своему государю писать грамоту — пишите.
— Что нам государю писать? — спросил Воронцов.
— Писать вам, что учинился в свейской земле король Юхан, а Ирика короля с королевства сгонил, а вы здоровы.
— Как государь ваш хочет с государем нашим в дружбе быть, пусть нас отпустит на Русь. А ежели напишем, что здоровы, вы нам на другой день горше зло учините.
На все уговоры написать грамоту царю посол Воронцов отказался.
Глава пятая. И ГОСУДАРИ НАРАВНЕ С НИЖАЙШИМИ ПОДВЕРЖЕНЫ ПЕРЕВОРОТАМ
Английский мореход, купец и посланник королевы Елизаветы Антоний Дженкинсон поздней осенью 1568 года около полудня подъехал к воротам посольского подворья на Варварке, у церкви Максима святого.
В свиту, состоящую из трех десятков человек, входили купцы и доверенные торгового дома, приехавшие с ним из Лондона. Чем больше людей, тем почетнее, а расходы от этого не увеличивались: дорога посольской свиты оплачивалась русским царем.
Вслед за посланником и купцами, ехавшими на верховых конях, потянулись повозки, груженные заморскими товарами, укутанные от непогоды просмоленной парусиной. Прикрикивая и пощелкивая кнутами, ездовые подгоняли лошадей к открытым дверям подвала. Слуги весело выгружали из повозок тюки, ящики и бочки и укладывали их в обширном каменном хранилище.
Старший доверенный торгового дома в Москве Томас Ленгли после первых приветствий пригласил Антония Дженкинсона в свой кабинет, не дав ему как следует стряхнуть дорожную пыль.
— Государев дьяк Савельев дважды справлялся о вашем приезде, мистер Дженкинсон… В Москве неспокойно, каждую ночь из царских тюрем на площади и улицы выбрасывают тела казненных. Царь создал церковный орден и сам стал магистромnote 17. Он называет братьев ордена опричниками. Если бы сам сатана хотел выдумать что-нибудь для порчи человеческого рода, то и тот не мог бы выдумать ничего удачнее. Царь и митрополит враждуют между собой. Знатные русские люди, вельможи и военачальники гибнут от рук палача. Ходят слухи… — Томас Ленгли оглянулся, посмотрел на дверь, — будто многие вельможи состоят в заговоре. Они хотят свергнуть государя Ивана Васильевича, — сказал он совсем тихо.
Дженкинсон и Ленгли говорили еще долго, пока не ударил в подворье колокол, созывавший к обеду.
Вечером англичан посетили приставы посольского приказа. Они были очень вежливы и вели себя совсем не так, как в прошлый приезд. Кормовые припасы доставили без обычных проволочек и напоминаний. На посольскую свиту полагалось бесплатно каждый день шестьдесят караваев хлеба, четверть быка, четыре барана, двенадцать кур, два гуся, пять десятков яиц и пять фунтов коровьего масла… Все было точно по весу и отличного качества. Привезли и напитки: крепкий мед, пиво, испанское вино.
Появились дородные посольские дьяки: они обхаживали Дженкинсона со всех сторон и всячески старались сделать приятное. Стоило ему сказать слово, и тут же все свершалось, как он хотел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144